Я побрела на кухню. В голосе дочери прозвучали мои интонации. Как часто мне было не до нее, когда я писала карточки, аттестационную работу, текст выступления на конференции – да мало ли чем я бывала занята, когда маленькая Дашка лезла мне на колени. Сейчас это возвращается ко мне, а времени все меньше и меньше.
В девяностых мы с Генкой пахали на износ, выматываясь и недосыпая. В садике Дашка постоянно болела и поправлялась все дольше и дольше. Спасение явилось из детства. Как-то раз тетя Кшися пришла к обеду, задержалась до ужина, поддалась на уговоры переночевать – и осталась на годы. Дашка привыкла к ней очень быстро, и скоро мы все не представляли, как могло быть иначе. Когда бы мы ни появились, дом встречал нас уютом и вкусными запахами, уверенностью, что Дашка в надежных руках – да, любящих и надежных. Бессемейная тетя Кшися оказалась идеальной бабушкой. А мне чудилось, что откуда-то издалека вернулись все, кто ушел от меня один за другим. Наш дом обрел надежный фундамент – хрупкую тетю Кшисю.
Я не могла не думать о том, что все повторяется. Бабушка Стефа растила меня, пока мать работала. А мою дочь растит тетя Кшися. Неужели она тоже будет привязана к ней больше, чем ко мне? Ведь со мной так и было. Я знала, что мать – с отцом, а бабушка Стефа – со мной. И только потеряв мать, обнаружила, как недостает ее молчаливой неизменной любви, которая окружала меня как воздух, была так же незаметна и оказалась такой необходимой, когда ушла навсегда.
Я поставила чайник и посмотрела на календарь. Жить мне осталось пять дней – а потом? Логово и мешок собачьего корма? Кораблик без мачт стоял на подоконнике и казался простой лодочкой. Что-то такое сегодня приснилось. Во сне я спускалась по отлогому песчаному склону в темноту. Оттуда тянуло сыростью и доносился шум бегущей воды. Река. Не в этой ли лодочке мне предстоит переплыть реку, которую дважды не переплывают? Как там поет группа, которую мы когда-то слушали – подумать только! – еще на катушечных магнитофонах:
Чайник засвистел, как паровоз, я выключила его и заварила чаю покрепче.
Лучшее средство от навязчивых мыслей – работа. Его я и применила: как положено, после еды. Тихон трудился не зря. Вещи находились мгновенно, укладывались по местам словно сами собой. Ничего не разбилось и не затерялось. Осталось только затариться продуктами, что-нибудь приготовить – и можно передохнуть. На небольшом рыночке по соседству, у прилавка с помидорами, встретилась пожилая медсестра из процедурного кабинета.
– Здрасте, Ольга Андреевна, что-то давно вас не видно.
– Здравствуйте, Зина. Я в отпуске.
– Значит, ничего не знаете? Помер главный-то наш. Сейчас завполиклиникой за него, пока следствие кончится.
– Какое следствие?
– В гараже его нашли, сидел в машине с включенным мотором. Угорел. Сейчас докапываются, сам или нет. Про него разное говорили в свое время.
– Я не слышала.
– Да вы-то здесь недавно, а местные про него много чего знают…
– Мне пора, дома есть нечего. До свиданья.
«Меня убьют», – сказала оставленная на скамейке живая марионетка. Самоубийство или его имитация? Рассчитались деловые партнеры, или он их опередил? Да какая разница. Кончалась моя собственная жизнь, и никому до этого не было дела. Что за вывернутая наизнанку логика: пусть кто-то из любящих тебя обрадуется, что ты становишься оборотнем, – и сможешь остаться человеком. На этом свете любят меня только три человека: Генка и девчонки. Генка… далеко. А как дети могут порадоваться тому, что мать делается нелюдем? И кто вообще может в это поверить?
Приданое для кошки я купила по дороге домой. Наверное, только окончательно став оборотнем, избавлюсь от участи верблюда – вечно ходить навьюченной. Отдышалась в лифте и затащила покупки в непривычно просторную прихожую. Квартира еще не пахла домом и, наверное, уже не успеет им стать – для меня. Перекусила, на скорую руку приготовила поесть девчонкам, сварила кастрюлю каши для Макса. У Дашки сегодня тренировка, значит, Катьку забирать мне. Вот и еще один день почти прошел, а их осталось так мало. Почему я никогда раньше об этом не задумывалась?