Взгляд тигра

В кокпите, у наружной переборки, точно бильярдные кии в стойке, выстроились рыболовные багры – десятифутовые шесты с острым, как стилет, прямоугольным крюком из нержавеющей стали, который вгоняют глубоко в тело пойманной рыбы. От сильного удара крюк отделяется от древка, и за привязанный к нему крепкий нейлоновый линь рыбу втаскивают на борт.

Мне удалось вытянуть один багор из стойки. Гатри добрался до оружия и был целиком поглощен тем, как половчее ухватить его левой рукой. Я поднял багор повыше, стал на колени, дотянулся до его согнутой спины и с силой вонзил крюк между ребер: блестящая сталь вошла по самый изгиб. От удара Гатри свалился на палубу и издал пронзительный, агонизирующий вопль. Пистолет из-за качки отлетел в сторону.

Я изо всех сил дергал багор, надеясь задеть сердце или легкие. Крюк соскочил с шеста, Гатри покатился за пистолетом по палубе, а я, пытаясь остановить «мясника», вцепился в привязанный к крюку линь.

Однажды в гамбургском ночном клубе в районе Сан-Паули я видел, как две женщины боролись в бассейне, наполненном черной грязью. Мы с Гатри занимались тем же, только не в грязи, а в собственной крови – скользили и катались по палубе «Плясуньи», которая безжалостно раскачивалась на волнах.

Наконец он ослабел. Лодку в очередной раз сильно качнуло. Мне удалось обмотать линь вокруг шеи Гатри и упереться ногой в основание рыболовного кресла. Получив надежную точку опоры, я изо всех сил затянул петлю. Неожиданно прекратив сопротивление, он захрипел, язык вывалился изо рта, тело обмякло, голова безвольно перекатывалась из стороны в сторону в такт качке.

От страшной усталости мне было все равно. Рука разжалась сама по себе, линь выскользнул на палубу. Я лег на спину, закрыл глаза и провалился в темноту.

* * *

Я очнулся. Лицо пекло так, словно его облили кислотой, губы распухли, во рту и в горле пересохло от жажды. Шесть часов провалялся я лицом вверх под тропическим солнцем, безжалостным, как лесной пожар.

Застонав от невыносимой боли в груди, я осторожно повернулся на бок. Пришлось какое-то время полежать неподвижно, прежде чем осмотреть рану. Пуля не задела кость, под углом прошила левый бицепс, оставив большое выходное отверстие, и вошла сбоку в грудную клетку. Скуля от боли и напряжения, я исследовал рану пальцем и нащупал в развороченных мягких тканях осколки раздробленного ребра и чешуйки свинца. Пуля пробуравила толстую спинную мышцу и вышла под лопаткой, проделав дыру размером с кофейную чашку.

Головокружение и тошнота накатывали волнами, и, тяжело дыша, я свалился на палубу. Осмотр раны вызвал новое кровотечение, но, к счастью, выяснилось, что пуля не проникла в грудную полость, а значит, оставался шанс выжить.

Переведя дух, я осмотрелся затуманенными глазами. Волосы и одежда заскорузли от засохшей или свернувшейся крови – в ее черных пятнах был весь кокпит. Гатри навзничь лежал на палубе, с крюком в спине и веревкой вокруг шеи; от скопившихся газов живот раздуло, как у больного водянкой. Вход в каюту загораживало тело Мейтерсона, искромсанное пулями так, словно его растерзал крупный хищник. Преодолев препятствие, я громко всхлипнул при виде стоявшего за баром холодильника и с наслаждением осушил три банки кока-колы, расплескивая ледяную жидкость и мыча от удовольствия после каждого глотка. Потом снова лег передохнуть, закрыл глаза и хотел, чтобы так продолжалось вечно.

«Где мы, черт возьми?» Эта мысль сразу же привела меня в чувство. «Плясунья» могла дрейфовать у опасного побережья, среди бесчисленных мелей и рифов.

Кое-как я встал на ноги и потащился в замаранный кровью кокпит.

Под нами плескались иссиня-лиловые волны Мозамбикского пролива, а над ним, по всему кольцу ясного горизонта, к высокому голубому небу тянулись огромные цепи облаков. Течение и ветер отнесли лодку далеко на восток, в открытое море.

Ноги подкосились, я опустился на палубу и, видно, на какое-то время заснул. После сна в голове просветлело, однако рану стянуло, и каждое движение причиняло нестерпимую боль. На коленях, помогая себе одной рукой, я добрался до душевой, где хранилась аптечка; содрав рубаху, залил открытые раны неразбавленным раствором акрифлавина, обложил стерильными тампонами и, как мог, заклеил пластырем.

Снова одолело головокружение, и, отключившись, я рухнул на покрытый линолеумом пол.

Сознание вернулось вместе с совершенной пустотой в голове и неимоверной слабостью в теле. Я до предела напрягся, соорудил подвеску для раненой руки и поднялся на мостик, преодолевая боль и тошноту.

«Плясунья», как всегда, оказалась на высоте – двигатели завелись с полоборота.

– Домой, милая, – прошептал я, включив систему авторулевого и задав приблизительное направление.

«Плясунья» стала на курс, а у меня снова потемнело в глазах. Растянувшись на палубе, я охотно провалился в желанное забытье.

К жизни меня очень вовремя вернуло изменившееся поведение лодки. Она больше не прыгала и не раскачивалась на высоких волнах Мозамбикского пролива, а легко шла в спокойной воде. Быстро сгущались сумерки.