Вокруг стариков – казаков и сидящего на земле вора, плакавшего и на коленях просящего прощения у обворованного им казака: – «Прости Христа ради – бес попутал!», собралась большая толпа уральских казаков (нас – пацанов, прогнали и мы стояли поодаль). Казаки в толпе шумели и ругались, и никак не могли найти согласия. Наконец старики, видимо, что – то решили и ушли, толпа замолчала и сомкнулась над вором. Раздался громкий вопль и толпа – расступилась и поспешно разошлась по базару, а на земле остался сидеть вор, держащий левой рукой окровавленную правую руку, рядом на земле валялась, в луже крови, отрубленная кисть правой руки. Через какое – то время, появились машины милиции и скорой помощи. Милиционеры ходили по базару и опрашивали людей, но очевидцев не нашли – никто – ничего не видел и никто – ничего не знал, и машина с милиционерами, так ничего не добившись уехала. А казачки – родительницы перешептывались, промеж себя:
– «Так, ему злыдню и надо! Ишь, – чего захотел, семью казацкую обобрать – обездолить!»
Медики оказали вору первую помощь и, погрузив в машину, увезли его в больницу. Я отправился домой и рассказал маме, что произошло на базаре. Позднее отец сказал, что виновных в самосуде на базаре, так и не нашли, а пострадавший на вопрос милиции: «Кто руку рубил?» отвечать отказался и всё твердил: «Хорошо ещё, что не убили». Так уральские казаки – староверы наказали нарушителя заповеди Божьей – «Не укради».
Театральное общежитие (церковь) стояло на пустыре и мы – пацаны играли на этом пустыре в футбол. Вскоре произошло событие, которое обсуждалось всем городом. Дело было в том, что, когда закрывали эту церковь в двадцатых годах и частично разрушали её, оставили только несущие стены и громадной высоты опирающийся на эти стены купол (снесли колокольню и внутренние перегородки церкви), а силовой каркас купола, был сделан по старинным технологиям из толстенных деревянных брусьев (сделанных из лиственницы). Так вот, купол этот в один момент рухнул, проломив при этом потолки и перегородки между комнатами, вновь построенного внутри церкви одноэтажного театрального общежития. Случилось это – в мае или июне месяце перед рассветом – чудом никто не погиб – да и раненных не было, если не считать ссадин и синяков у людей – вырвавшихся из этого ада через обломки внутренних стен и потолков. Они были обрушены падающими с высоты от 5ти метров, ближе к несущим купол стенам – до 20ти метров в центре купола, толстенными (не менее 25 на 25 см.) брусьями. Всё это сопровождалось ужасным грохотом и огромным количеством пыли, в которой ничего не было видно. Мама, пережившая две войны, в белофинскую она служила сестрой милосердия в санитарном поезде и была ранена осколком в спину при бомбёжке поезда. Так вот она потом призналась, что приняла этот грохот и обрушения за бомбёжку и, схватив меня в охапку, выскочила со мной через окно первого этажа во двор – раньше, чем обвалился потолок.
Людей в общежитии в это время было мало – человек 5 – 6 женщин, стариков, детей и неработающих в театре членов театральных семей (театр за полмесяца до этого уехал на летние гастроли в г. Гурьев). Из нашей семьи в эту передрягу попали моя мама и я, отец был на гастролях, а старшая сестра Рита, ей было тогда около 17ти лет, уехала в Алма – Ату, к друзьям на летние каникулы. Ей повезло особенно, при разборке завалов на подушке её кровати обнаружили больших размеров тяжеленную чугунную крышку от автоклава (откуда она взялась на крыше?) После этого случая, мама пошла в церковь, купила, зажгла и проставила свечу у иконы Богоматери. И ещё, – Стасик Попов чудом остался жив, его кровать, на которой он спал – попала в полость между рухнувшей одним концом бетонной плитой перекрытия и несущей стеной. Когда его вытащили от – туда и его мама – Клавдия Фёдоровна, дрожащими руками стала его ощупывать, выяснилось, что он не получил ни царапины, но стал заикаться на всю жизнь (испугался очень – ему было тогда лет 12– 14). Убедившись, что все целы и невредимы мы собрались кучкой во дворе, у сарая и мама тихо запела песню:
«Любо братцы любо эх любо – братцы жить,
С нашим атаманом не приходится – тужить».
И тут Клавдия Фёдоровна Попова закричала на неё: – «Как вы можете петь при таком горе?»
На, что мама ей ответила спокойно: – «А какое горе? Все живы, здоровы, а вещи – дело наживное! Во время войны и не такое бывало»
Утром стали собираться люди, жившие поблизости уральские казаки и казачки с детьми, окружили нас, оставшихся в нижнем белье, в котором спали и мы, сбившиеся в кучку около сараев во дворе и ещё не пришедшие в себя после этого кошмара, услышали в свой адрес:
– «Это Бог покарал вас! Ишь, свили себе гнездо – безбожники в Храме Божьем! Так вам и надо!»
И тут вышел к нам пожилой казак с посохом, одетый в чёрный длинный сюртук, на голове форменная казацкая фуражка с малиновым околышем, внимательно оглядел нас из – под насупленных бровей и строго молвил: