Черт его знает, что за обстоятельства помешали агенту контрразведки снять полную копию письма, но факт — текст, переданный Вадиму генералом Рутбергом, представлял собою серию отрывков, которые правильнее, наверное, было бы назвать обрывками. Возникало впечатление, что Людов писал инструкцию или описывал некий ожидаемый эффект эксперимента. Знать бы еще, что это был за эксперимент, но одно очевидно: Рутберг склонялся к мысли, что разговор в «письме» идет именно о Вадиме. Возможно, так все и обстояло, однако никакой уверенности в этом у Реутова не было.
«… я бы назвал адаптацией, но, разумеется, характер протекающих при этом процессов свести единственно к адаптации в духе идей фон Манакова или Пиаже нельзя. Все гораздо сложнее…»
«Сложнее некуда», — Реутов вернул листок с текстом на стол, вытряхнул из пачки папиросу и, не торопясь, закурил.
«… неравномерная регенерация тканей не должна удивлять. Впрочем, как я полагаю, вопросы эстетики вряд ли озаботят тебя настолько, чтобы забивать этим голову. Поэтому позволю себе напомнить главное. Период адаптации занимает от трех до восемнадцати дней. Точнее, предсказать, как будет развиваться процесс, сейчас невозможно. Однако нельзя исключать и парадоксальной реакции организма на некоторые внешние факторы: аминоглюканы, например, эндогенные опиаты, или электромагнитное стимулирование. В этом варианте, можно ожидать и лавинообразного протекания процесса адаптации. Но я не стал бы полагать такой исход статистически значимым, хотя — подчеркиваю специально для тебя — теоретически он вполне возможен. В любом случае…»
«Галиматья! Или нет… Зависит…»
И тут зазвонил телефон.
— Да, — не называясь, сказал Реутов в трубку.
— Привет! — Голос Давида звучал, как всегда ровно. Иди знай, что у него сейчас на душе!
— Привет! Вы как? — Осторожно ответил Вадим.
— Так, сяк, — усмехнулся Казареев. — Ни шатко, ни валко.
— Тебя, что на ридну мову пробило? — Поинтересовался Реутов, которого и всегда-то раздражал обмен бессмысленными «фольклорными» репликами вместо содержательного разговора.
— В детство впадаю, — ответил Давид. — Но ты и сам можешь представить. Впечатлений море.
— Рад за тебя, — усмехнулся Вадим, пытаясь представить, как бы реагировал сам, вернувшись в Хазарию, в которой не был ни разу с тех пор, как ушел на войну. — А как жена?
— Она прекрасна, — явственно улыбнулся Давид.
— Я знаю.
— Ну тогда, ты меня понимаешь.
— Она рядом?
— Да.
— Передавай привет!
— Обязательно. А как у вас?
— Тоже нормально.
— И жена?
— Она прекрасна, — ответил Реутов, решив ни в чем не уступать Давиду. — Но сейчас спит, а привет от тебя я передам ей утром.
— Заметано, — как ни в чем, ни бывало, сказал Давид. — Не хотите к нам присоединиться?
— А стоит?
— Думаю, что да.
«Даже так?!»
— Хорошо, — сказал он после короткой паузы, вызванной необходимостью проверить список неотложных дел. — Завтра мы заняты, а вот послезавтра вполне.
— Позвони перед вылетом, — попросил Казареев. — Или вы на колесах?
«А что, — подумал вдруг Реутов. — Совсем неплохая идея».
— А что, имеет смысл? — спросил он вслух.
— Вообще-то да, — ответил Давид. — И имущество нам не помешало бы. А тут и ехать-то всего ничего.
— Ну да!
— Две тысячи верст. Выйдешь через Тверь на стратегическое А98, и жми до самого Царицына по прямой. А там уже, действительно, рукой подать. Без остановок сутки, с остановками — чуть больше.
— Ладно, — обдумав предложение Давида, согласился Реутов. — Если все будет хорошо, выезжаем послезавтра.
Всю оставшуюся часть дня Илья гасил пожар. Впрочем, это слишком громко сказано — пожар. К тому времени, когда они расстались с Реутовым, огня, в сущности, уже не осталось. Он погас сам за неимением физической возможности распространяться дальше. Люди Домфрона зацепили Мыша и, догадавшись, что сам он «сесть» на их линии связи не мог, вычислили группу Механика. Тревогу поднял Бета, видевший, как берут наблюдателя из группы Типунова, и Караваев успел предупредить остальных, но от судьбы не уйдешь. Почему Механик промедлил? Теперь об этом могли бы рассказать только костоломы полковника Постникова, но вряд ли они будут так любезны.