Взгляд василиска

— Все, Вадик, все! — Греч отодвинул от себя пустую чашку и покачал головой. — Больше не могу! Еще глоток, и он у меня из ушей польется, твой кофе.

— Ну, не хочешь, как хочешь, — благодушно улыбнулся в ответ Реутов. — А я, пожалуй, еще одну чашечку выпью. Хорошо сволочи каву варят!

— Так у тебя и комплекция, комбат, другая, — усмехнулся Греч, не устававший удивляться изменениям, произошедшим со старым другом. Таким «крутым», как изволит выражаться нынешняя молодежь, Вадик Реутов не был даже в те годы, когда его именем германские мамаши вполне могли пугать своих юных отпрысков, если бы знали, разумеется, имя «неизвестного героя». — Так что, прислал тебе Рутберг недостающее?

— Прислал.

— И?

— Да, как тебе сказать… — Реутов покрутил неопределенно рукой с зажатой в ней дымящейся папиросой и, быстро взглянув на пустой графин, вздохнул то ли по поводу отсутствия коньяка, то ли имея в виду информацию генерала Рутберга. — Изначально «письмо» представляло собой случайно уцелевшие от сожжения фрагменты какого-то документа, которые агент военной контрразведки обнаружил в камине в кабинете Людова. Дело происходило двадцать шестого апреля 1962 года. В лаборатории Людова случился какой-то инцидент… Рутберг утверждает, что подробностей не знает. Может быть, и не врет. Трудно сказать. Но там то ли убийство произошло, то ли самоубийство… В общем, умер один из сотрудников лаборатории, и Людов вынужден был поспешно покинуть кабинет. Вот тогда агент и обнаружил в холодном камине теплый еще пепел и обрывки несгоревшей бумаги. То есть, на самом деле копию он снимал с пепла и этих фрагментов. И в принципе Рутберг сразу передал мне почти весь имеющийся у него текст. Утаил он самую малость. Там, на одном из обрывков, было написано так. — Реутов взял со стола салфетку и, достав из кармана шариковую ручку быстро написал:

«[…] Вадим Реутов, и только так. А Вен […] Х […].

— Учитывая то, что я тебе уже рассказал, — Реутов пододвинул салфетку к Гречу и потянулся за папиросами, так как та папироса, что была зажата в его длинных крепких пальцах как раз потухла. — Так вот, учитывая это, полагаю, что «Вен Ха» — это Вениамин Хутуркинов. Однако гадать про все остальное — занятие малоперспективное. Во всяком случае, пока. Слишком мало информации.

Сказав это, Вадим на мгновение замолчал, как будто к чему-то прислушиваясь или что-то вспоминая, и, глядя на него, Марк неожиданно подумал, что на самом деле Реутов знает, о чем шла речь в утраченном письме, но ему, Гречу, об этом не расскажет. Однако, как это ни странно, не обиделся и не затаил недоверия, наверное, потому, что на фоне всего прочего уже сказанного за этим столом, умолчание могло означать лишь одно. То, что узнал Реутов, исходило не от Рутберга и, скорее всего, носило очень личный характер. Вот, собственно, и все.

— Тогда, в шестьдесят втором, — Реутов «очнулся от грез», заглянул в пустую чашку и, недовольно скривив губы, помахал рукой очень вовремя возникшему на горизонте половому. — Ты точно больше не хочешь? — спросил он, переводя взгляд на Греча.

— Ну закажи еще по пятьдесят грамм, — усмехнулся, сдаваясь, Марк. — Но не больше, мне сегодня еще целый день работать, да и тебе тоже.

— Кофе, — сказал Реутов, заговорщицки подмигнув Марку и оборачиваясь к половому. — И два раза по пятьдесят коньяка.

— Момент! — Надо отдать должное, халдеи в «Клоаке» были первый сорт: в меру незаметные и на редкость оперативные, за что, впрочем, и имели совершенно невероятные для других петровских ресторанов чаевые.