Взгляд василиска

Хороший вопрос. Просто замечательный, потому что, если на первый взгляд — в первом, так сказать, приближении — все было до ужаса очевидно, то при «повторном просмотре» возникало странное ощущение незавершенности или, напротив, чрезмерной определенности «текста». Что-то тут было не так, и, даже если не сразу становилось ясно, что же именно, желание просмотреть материал еще разок возникало по-всякому. И вот, изучая свою память, исследуя воспоминания — «свои», «не совсем свои», «ничьи», или определенно чужие — Реутов обратил внимание на то, что при запредельной полноте одних воспоминаний, детализированных настолько, что возникал вопрос, а может ли вообще живой человек увидеть и запомнить столько второстепенных подробностей в отнюдь не требующей такой шизофренической точности ситуации, другие воспоминания сквозят пробелами, как старая порченная молью шаль дырками. И что характерно, пробелы эти — лакуны, так сказать, в цельном полотне прошлого, — странным образом группировались вокруг самых важных, самых существенных вопросов. Где, например, лежит эта чертова субмарина, на которой приплыли в этот мир разведчики из иной реальности? А бог его знает! Вот вроде имеется смутное воспоминание, как он сам — Реутов-Керн-Людов — минирует ее реактор… Но, тогда, где и когда произошел взрыв? Или это воспоминание неправильное и к делу не относится, и все было не так, и подводная лодка все еще лежит на дне крошечной скалистой бухты на Кольском полуострове? Или нет — причем тут Север! — если прячется она в теплых водах Русского моря? И вот таких неувязок — при тщательном учете «родового наследства» — оказывалось что-то уж слишком много. Настолько много, что у Реутова появилась если и не уверенность, то, во всяком случае, весьма крепкая гипотеза о намеренном наведении теней на плетни. Похоже — или скажем осторожнее, возможно, — Людов и здесь был не искренен или искренен, но не до конца. Могло статься, что, как минимум, часть доставшихся Реутову по наследству воспоминаний была Керном — или как его там звали на самом деле? — намеренно фальсифицирована и не просто фальсифицирована, а так мастерски подделана, что будь Реутов чуть менее умен и проницателен, не имей того опыта в анализе научных данных, какой имел, повелся бы, пожалуй, на эту фальшивку. Однако и то верно, что, не изучи Вадим за несколько прошедших с начала этой истории недель «изящную манеру» своего папеньки общаться с ним, Реутовым, сквозь время и пространство посредством намеков и недоговоренностей, удовлетворился бы одной этой гипотезой, приняв очередную подделку, как должное. Но, как ни странно, даже не зная, как того на самом деле звали — вернее, не будучи в этом уверен, — Вадим своего родителя «изучил» настолько хорошо, что не мог не задуматься еще над одним вопросом: как могло случиться, что такой ас как Людов, делавший с человеческой памятью все, что хотел — оставил белые стежки именно там, где они всего более заметны?

«Ну, допустим, если это все-таки стежки, — поправил себя Вадим. — То совсем крохотные, и нитки не совсем белые, а скажем так, подобранные не совсем в тон».

Вот именно! Не шито белыми нитками, а сделано настолько аккуратно, что умный поймет, а дураку эти «разносолы» без надобности… Но если так, то означало это, что Реутов, и в самом деле, не лгал, когда говорил, что не знает, что и как с ним произошло. Возможно, действительно не знал, а только думал — на минуту соблазнившись брошенной ему наживкой — что знает. Но знал ли он теперь наверняка, что ничего не знает? Мог ли доказать, что владеет подложными воспоминаниями? Имел ли право подозревать Керна-Людова в двойном, а то и в тройном заговоре против себя самого? А не попахивало ли все это самой настоящей шизофренией?

«Нет, — решил Реутов еще в Брюгге, сидя в подземелье банка. — Никакой уверенности ни в чем у меня, увы, нет, и быть не может. Такова природа этой головоломной истории».

— Жаль, конечно, — сказал Вадим, отпив немного кашасы. — Мне, как ты понимаешь, и самому было бы любопытно выяснить, что там тогда со мной произошло и почему. Однако и цена такому знанию могла быть…

— Ну, и бог с ним! — Полина взгляда не отвела, и Вадим смог увидеть в ее глазах именно то, что хотел и в глубине души ожидал. Согласие — вот, что там было. Согласие с ним, с тем, что Реутов решил, и с тем, что есть темы, которые лучше не затрагивать. Для всех лучше.

А солнце между тем встало над пологими, поросшими сосновым лесом холмами, и море засверкало в его лучах, уподобляясь расплавленному золоту, разлитому по хрусталю и бриллиантовым россыпям. И от этой красоты у Вадима даже дыхание перебило, и восторг брызгами шампанского ударил в голову. И он шагнул к Полине, плавным движением поднявшейся из кресла навстречу ему, и обнял за плечи, намереваясь насладиться чудесным зрелищем вместе с ней. Но случайный взгляд разом изменил его планы.