Взгляни на арлекинов!

Нинелла Лэнгли была низкорослым, плотного сложения существом с лицом кирпичным и румяным (эти оттенки распределялись неравномерно), коротко остриженными волосами, выкрашенными в тещину рыжину, карими глазами, даже еще более безумными, чем у меня, очень тонкими губами, мясистым русским носом и тремя-четырьмя волосками на подбородке. Пока невинный читатель не взял курс на Лесбос, я хочу заметить, что, насколько мне удалось выяснить (а соглядатай я бесподобный), в ее смехотворной и безграничной привязанности к моей жене не было ничего «сексуального». В то время я не приобрел еще свою белую «Степную рысь», до появления которой Аннетта не дожила, так что не кто иная, как Нинелла, отвозила ее за покупками в своем изгаженном развалившемся автомобиле, пока находчивый жилец, приберегая экземпляры собственных романов, подписывал благодарным близняшкам старые детективы в мягких обложках и скучные памфлеты из чердачной коллекции Лэнгли, откуда слуховое окно услужливо открывало вид на дорогу туда и обратно из торгового центра. Не кто иная, как Нинелла, следила за тем, чтобы у ее обожаемой «Нетти» всегда было вдоволь белой вязальной шерсти. Не кто иная, как Нинелла, по два раза на дню приглашала ее к себе на чашечку чая или кофе; нашей же квартиры, во всяком случае, когда мы были дома, она старалась не посещать под тем предлогом, что там все еще попахивает мужниным табаком; я, помнится, возразил, что это моя собственная трубка, и позднее в тот же день Аннетта заметила мне, что мне вправду не стоит так много курить, особенно в доме, да еще поддержала другую абсурдную жалобу с нижнего этажа, а именно, что я расхаживаю туда-сюда до очень позднего часа, прямо над челом Нинеллы. Да, еще третья претензия: почему я не ставлю на полку тома энциклопедии в алфавитном порядке, как всегда делывал ее муж, поскольку (сказала она) «книга не на месте — потерянная книга», — форменный афоризм, не иначе.

Многоуважаемая миссис Лэнгли не была особенно счастлива на своей службе. Она владела приозерным бунгало («Деревенские розы») в тридцати милях на север от Квирна, и не так уж далеко от Хонивэльского колледжа, в летней школе которого она преподавала и с которым намеревалась вступить в еще более тесные отношения, если в Квирне будет сохраняться «реакционная» атмосфера. На деле все ее недовольство было сосредоточено на одной лишь дряхлой мадам де Корчаков[142], которая прилюдно выбранила ее за «сдобный» советский говорок и провинциальный лексикон, — с чем нельзя было не согласиться, хотя Аннетта утверждала, что коли я так считаю, то, значит, я бессердечный буржуй.

2

Первые четыре младенческие годы жизни Изабеллы так решительно отделены у меня в памяти семилетним пропуском от девичества Беллы, что кажется, будто у меня было два разных ребенка: веселое краснощекое созданьице и ее бледная, угрюмая старшая сестрица.

Я обзавелся ушными затычками — они оказались излишними: плача из детской не доносилось, дочурка нисколько не мешала моей работе над романом «Д-р Ольга Репнина» — история вымышленной русской профессорши в Америке, которая была издана (после довольно хлопотного периода печатанья по частям, требовавшего бесконечной вычитки корректур) Лоджем в 1946 году (в этот год Аннетта рассталась со мной) и провозглашена рецензентами, не упускавшими возможности поиграть словами, «смесью юмора и гуманизма» — эти «обозреватели» пребывали в уютном неведении относительного той уморы, что я приготовлю им пятнадцать лет спустя для их жутковатой потехи.

Приятно было наблюдать за Аннеттой, снимавшей в саду на цветную пленку меня с дочкой. Я любил катить коляску с очаровательной Изабеллой через лиственный и буковый лесок вдоль квирнской Каскадной реки, когда каждый отблеск солнца, каждое пятно тени сопровождались, так мне казалось, младенческим радостным одобрением. Я даже согласился провести большую часть лета 1945 года в «Деревенских розах». Вот там-то в один прекрасный день, когда я возвращался с миссис Лэнгли из ближайшей винной лавки или от газетного киоска, что-то сказанное ею, какая-то интонация или жест, вызвало во мне мимолетную судорогу, страшное подозрение, что не в мою жену, а в меня это мерзкое существо было влюблено с самого начала!

Мучительная нежность, которую я всегда испытывал к Аннетте, приобрела новую остроту из-за моих чувств к нашей малютке (я над нею «трясся», как Нинелла называла мое отношение к ней на своем вульгарном русском, сетуя, что оно может повредить ребенку, даже если «вычесть наигранность»). Такова была мирская сторона нашего супружества. Любовная же вконец разладилась.