Взгляни на дом свой

Вязаник вернулся на следующее лето, в начале августа. Он поманил своей варежкой-рукой Леонтия, приглашая в лес. Идти было недалеко, тропинка из верх­него огорода упиралась в Маленький Лесок, два шага в гору — и ты в тёмной чаще. Куда идём? По грибы идём, вот смотри их сколько, — как бы говорит Вязаник и машет рукой в траву. Там уйма кульбиков, все разноцветные, круглые, крепкие, а если поближе посмотреть, не кульбики это, а мотки матерчатые, то там, то тут, разбросаны по травке. Берёшь один моток, а он выскользнет из руки, размотается, покатится куда-то между кустами, пнями и ёлками. Леонтий за ним, а он крутится, убегает, оставляя махорик. В конце махорика тень лежит на земле, раскинула руки, ноги вместе сложила, чёрная, как обычная послеполуденная тень. Это не дедушка твой, Александр Иванович, не дед Иван Григорьевич-Савватеевич? — спрашивает Вязаник у мальчика. Нет, не похож, хотя откуда мне знать, я никогда своих дедушек не ведал, не знал, умерли они до моего рождения. Ну ладно, говорит Вязаник, придёт время, встретишься с ними, поговоришь. Взял тень на руки и ушёл в ёлки. Другой клубок дальше бежит, раскручивается. И за ним стремится мальчик, ищет ниточку. Вдруг поляна светлая, на ней дом стоит, в дверь ниточка ведёт, в доме большая комната, стол посередине, за столом сидит Вязаник, приглашает отобедать, показывая на большую миску пшённой каши с изюмом. Вокруг миски лежат ложки алюминиевые, много, все разломаны пополам, но починены, соединены тряпочками, возьмёшь за ложку, а она висит на махорике, ко рту не поднесёшь. Напрасно Леонтий поднимает ложки, то одну, то другую, все они не годятся для еды, падают из рук на стол. Взял Леонтий одну ложку, положил в карман и вышел из дома в сумрачный лес.

Клубочки, пуговки

Я забрал домой клубки, смотанные матерью, вместе с двумя, обтянутыми зелёным плюшем, семейными альбомами. Уложил в чемодан. Туда же положил грамоты, очки матери, отцовы часы «Победа», которые давно остановились, но я надеялся починить. А урну с прахом мамы поставил на трюмо, между лаковой шкатулкой, пластмассовой туфелькой, внутрь которой можно вставлять иголочки, там специально был положен поролон, сигаретницей, которая играла какую-то известную советскую мелодию, когда открываешь в ней похожие на книги ящички. Урну я привёз из Москвы, где мать тяжело болела, сначала она жила у нас дома, жалуясь на нестерпимые боли в пояснице. Рентген показал рак позвоночника. Это было неизлечимо, никакие операции уже не могли помочь. Мы положили её в хоспис, где ей постоянно давали обезболивающие препараты, она постепенно угасала, от морфия почти всё время спала. Потом санитарки вывезли её прямо с кроватью из общей палаты в специальное помещение, большое, светлое, с полом из плитки, совершенно пустое, только рядом с кроватью стоял стул. Умерла она на моих глазах, я сидел рядом, держал её за руку, слёзы текли из моих и её глаз. Так получилось, что отец умер рядом со мной, когда я навещал его в районной больнице в Сергах, и мать умерла при мне в хосписе Южного района. Братья работали, были чаще заняты, а я свободный художник, вот и ездил, навещал наших заболевших родителей. Как заболеет кто в Сергах, братья мне: «Давай езжай, ты же не работаешь, позвонишь оттуда, всё расскажешь, если что, на врача учился, поможешь, лекарства пришлём, то да сё»… Вот я и ездил.

Так и теперь, после кремации матери забрал урну с пеплом домой, купил билет на поезд и поехал на родину. Дома раскрыл чемодан, а там на дне мамин пепел, плохо я упаковал, видимо, урну. Пепел был серовато-белый, крупяной, никогда не думал, что он должен быть таким светлым. Я собрал крупинки своей матери в ладонь как мог и высыпал обратно в урну. После организовал поминки-похороны, поставил на комод портрет матери, который когда-то сделал на фоне ковра, рядом урну, цветы. Всё, что мать приготовила для своих похорон, не пригодилось: отрез тёмно-красной материи для обивки гроба, белый платок, чистое бельё, алюминиевые ложки. Всё это я вообще нашёл уже позже в шкафу, рядом с грамотами и облигациями государственного займа, которые в 50-е годы отец и мать покупали по принуждению, так как работали в школе и должны были подавать пример.