Взгляни на дом свой

Вязать меня научила мать, это оказалось проще, чем я думал. Вот, говорила, будешь ходить в Вязанике, спотыкаться о коряги, порвётся он, материя ветхая вся… А меня не будет, я — далеко, возьмёшь крючок и подвяжешь, где будет прореха. Так я и научился этому простому делу. Сидишь себе, вяжешь, а перед этим разрезаешь тряпицы. Приходит в голову, что если собирать всю жизнь по носку в месяц или два, то можно набрать их для новой художественной работы. Обычно же, когда один носок прохудится, второй, целый, вместе с ним выбрасывают люди, не штопают первый, как раньше. Это когда-то было трудно с носками, сидели женщины, натянув носок на деревянную чурочку, тонкой иголкой стежок за стежком затягивали, как паутинкой трудолюбивый паучок, дырку на пятке, чтобы у испугавшегося мальчика душа не ускользнула, не улетела восвояси. Да ведь ещё: каждый носок хранит воспоминание о душе, некогда обитавшей в нём. Поэтому я стал собирать порванные, «отжившие» носки, сохраняя их как «следы», по которым можно узнать прошедшее. Оно же прошло, значит, оставило следы. Носок ближе всего к следу, значит, он хранит прошлое. Собрал за много лет порядочное число носков, разрезал и связал чехол для души. Сижу тихо жду, когда придёт время — душа заберётся в него и улетит в космическую даль. А когда сплю, души мои покидают меня и висят вокруг, как взлетевшие к потолку тени, прибитые гвоздями к стене. Их я связал из тёмной «мужской» материи, из сонмища чёрных маек, сатиновых трусов, коричневых носков, тёмно-синих «треников» с вытянутыми коленками, мешков для второй обуви, с вышитыми белыми нитками буквами «Л. Тишков 4а». Тёмное прошлое вытянулось в струнку, завилось пеньковой верёвкой, тащит меня назад, а я зацепил его жилу стальным крючком и плету тёмные коконы прошлых теней.

Память овеществлённая со временем становится неподъёмным грузом для моих слабых плеч. На излёте жизни стараешься освободить тело и душу для полёта. Начинаешь понимать опыт моей матери разрывания-разрезания старых одежд, вязание из «махориков» цветных ковриков. Память отпускает тебя, когда вдруг из ясно очерченного предмета, хранящего очертания близкого человека, которого уже нет с тобой, возникают лишь бесконечные ленты и нити. Потом долгое скручивание их в клубки, это как бы сотворение новых атомов, из которых строится после нечто новое, обладающее формой бесконечности: концентрические окружности, закручивающиеся во вселенную. Дальше начинается вязание коврика.

И вот лежит на коленях тихий, уютный коврик, в котором растворена, за­кручена память памяти, тихая, почти прозрачная, лёгкая, растворённая на элементы. Память памяти почти неуловима, она не держит тебя на земле, с ней легко взлететь, преодолевая земную тяжесть, когда придёт время.

Фотографии из семейного альбома проявлены мной на батисте, лёгкой ткани, которую очень любила моя мать, в её шкафу когда-то висели два ярких платья из этой материи. Я взял ножницы и приступил к работе: мои родные, я сам, кто-то, кого я не помню или забыл, стали исчезать, разрезанные, разорванные, разделённые на ленты, чтобы потом свернуться в клубки. Вот висят под потолком все мои уральцы, вниз спускаются дорожки, нити, связующие их с землёй, на ней лежат клубки, из которых будут вязаться будущие коврики, вяжутся коврики. Так начинается бесконечная работа, простой домашний труд, чтобы в нашем доме не зябли босые ножки детей.

Завод и заводь