Взятие сто четвертого

Надо было прежде всего попытаться ее измерить.

Трудности они представляли себе вполне отчетливо еще до того, как приступили к экспериментам. Трудности они «обговорили» заранее. И, как ни печально, многочисленные разговоры о парадоксе америция, предположения и прогнозы, чистые фантазии и логические умозаключения неизменно приводили к тупику, из которого волшебным образом не было выхода. Тогда они выдвигали новые гипотезы, ставили опыты, спорили и советовались. И пока что пришли к единственному, кажется, бесспорному выводу: конкретное состояние ядра влияет на деление. Этот вывод не был открытием, он был констатацией факта, с которым они имели дело. Они поняли, что, если в ядре изменяется состояние хотя бы одной частицы, этого достаточно, чтобы ядро разделилось.

Но установить связь между структурой ядра и процессом деления, не ответив на вопрос, почему это происходит, они, конечно, не могли.

Темная ночь впереди.

Между тем уже сейчас некоторые горячие головы мечтали с помощью парадокса америция сокрушить некоторые законы классической теории деления. Пусть хоть тысяча фактов говорит «за» и только один факт «против» — его достаточно, чтобы опровергнуть закон!

Флеров думал иначе: сдержаннее, мягче, глубже. Он вообще полагал, что противоречиями, существующими в теории, нельзя торопиться опровергать теорию. Надо попытаться прежде всего выделить эти противоречия в самостоятельный закон. В самом деле, если кто-то докажет, что дважды два — пять, сможет ли он опровергнуть всю таблицу умножения? Опыты, проведенные в свое время Беккерелем и приведшие в итоге к открытию радиоактивности, никак не вмещались в рамки существующей теории, но и не опровергали ее.

Флеров понимал, что история с америцием выглядит сейчас типичным охотничьим рассказом. Впрочем, таким же рассказом кажется нам каждая история в отдельности, изложенная Агрестом и касающаяся происхождения жизни на нашей планете. Потому что каждая история в отдельности не поддается сколько-нибудь разумному и убедительному объяснению. Но сумма всех историй породила хоть и спорную, но уже концепцию, претендующую на звание научной гипотезы.

Нет, не стоит горячиться. Надо найти умеренную позицию. И, главное, думать, думать, думать. Думать и искать новые факты, проводить новые исследования и лишь после того, как будет накоплен материал, претендовать на выделение случая с америцием в самостоятельную теорию.

Так или иначе, но все это казалось им безумно интересным. «Это не мы такие умные, — подумал Флеров, — а природа». Впрочем, было удивительным то, что странное явление с америцием, вечно существующее в природе, удалось заметить только теперь, а не, положим, двадцать пять лет назад, когда Флеров с Петржаком открывали спонтанное деление.

Группа Поликанова вела напряженный поиск ответа. В этой группе работал Анатолий Плеве, который с первого взгляда, сразу, гипнотически влюбился в фокус америция, до бреда по ночам. Говорят, в те дни ему пришлось с кем- то знакомиться, и, протянув руку, он сказал: «Америций, тьфу, простите, Анатолий!»

Ритм наладился. Настрой стал деловым. Работа вошла в колею. На «104-й высоте» наступило временное затишье. Решили в лоб больше не идти. На очередном совещании была разработана новая тактика наступления: заход с тыла — прежде всего доскональное изучение 102-го элемента. Это давало возможность через какое-то время начать новый приступ на главном направлении.

К тому периоду со 102-м элементом в научном мире сложилась довольно редкая и странная ситуация. Правда, забегая вперед, скажу, что полная драматизма история поисков 102-го элемента имела в лаборатории Флерова весьма неожиданный и веселый финал. Когда я узнал об этом, я отчетливо представил себе, как передний край наступления в науке, оглушенный разрывами открытий и сенсационных сообщений, вдруг незаметно превращается в глубокий тыл, погруженный в тишину будничной привычности, и как в связи с этим меняется точка зрения ученых на предмет их забот.

Постараюсь кратко изложить суть дела.

Самое первое сообщение о 102-м элементе поступило из Швеции от группы ученых, работающих в Нобелевском институте в Стокгольме. Они получили двенадцать атомов нового элемента с массой 251 или 253 и временем жизни в десять минут. Это было в ноябре 1957 года.

Двенадцать атомов? Всего-то? И сразу — сообщение?

Позже Флеров как-то сказал — эта мысль его была опубликована, а потому я процитирую ее дословно, — что в науке «создалось парадоксальное положение, при котором чуть ли не высшим искусством экспериментатора считалось определение нового изотопа, а количество полученных ядер — хоть минимальное — не играло роли».

Флеров был прав. Казалось, ученые разных стран, занимаясь поиском новых элементов, решили уподобиться гончим, не так заботящимся о поимке зайца, сколько о демонстрации скорости своего бега.

Во всяком случае, шведы явно поторопились с опубликованием сенсационного сообщения, тем более что они, как скоро выяснилось, неправильно определили и время жизни нового элемента.