Взлетают голуби

Настает вечер, вечер нашего первого дня; мы, все четверо, отец, матушка и мы с Номи, полуживые от усталости, сидим за служебным столиком и снова вспоминаем этот день; все вроде прошло хорошо, в этом мы все сходимся, правда, посетителей было меньше, чем мы рассчитывали, но зато сестры, о, сестры! – после обеда они еще раз зашли, поесть пирожных (эх, какие мы кругленькие, толстенькие станем, если каждый день будем к вам приходить, но мы ведь можем себе это позволить, в нашем-то возрасте! Что нам нравится у фрау Кёхли и фрау Фройлер: если одна начинает фразу, то другая ее заканчивает), и уже в этот вечер, когда мы никак не можем дождаться, чтобы день наконец закончился, мы с Номи принимаемся язвить в адрес Аниты, называем ее Ханута[16] и говорим, что задница ее не притягивает взгляд, а, наоборот, отталкивает; каждую вторую фразу она начинает так: «Вот у Таннеров это было так…» Анита – ходячее пустое место, но она просто обожает изображать из себя что-то, по той простой причине, что давно постигла все то, чему мы только учимся… Мы еще не вполне разобрались, что эта Анита представляет собой на самом деле, но в последующие дни и недели ее высказывания становятся все более недвусмысленными: ах, хотела бы я тоже быть беженкой, за пять франков в день, не такие плохие деньги, да, Ильди? Анита вслух рассуждает, не подмазали ли мы Таннеров, – иначе с какой стати они уступили «Мондиаль» именно нам (нет-нет, это не она так считает, а братья Шерер и еще кое-какие посетители). В таких случаях Номи, широко распахнув глаза, дает ей какой-нибудь совершенно идиотский ответ, например: точно-точно, пора нам спасать Антарктиду, зимой мое любимое занятие – отливать свечи; я же наблюдаю за Анитой, смотрю, как она подолгу стоит возле некоторых посетителей, о чем-то говорит с ними, озираясь по сторонам, нагнувшись к чьей-нибудь голове или уху, и чувствую брезгливость, потому что лицо Аниты напоминает мне нейлоновые рубашки, которые после стирки не нужно гладить; а когда мы все же почти привыкли к Аните, она вдруг увольняется, и происходит это в конце января, почему именно тогда? – потому что матушка выторговала у нее месячный срок, в течение которого Анита не может уйти, и вот матушка показывает нам заказное письмо: «Многоуважаемые герр Кочиш и фрау Кочиш, настоящим я слагаю с себя обязанности официантки с 31 января 1993 года. С сердечным приветом, Анита Кунц».

Еще через пару дней сообщает о своем уходе Кристель, и не проходит дня, чтобы она не оправдывалась виновато, объясняя, почему увольняется: ее парень очень ревнив, он против, чтобы она работала официанткой, и она собираетсят начать какое-нибудь свое дело, освоить новую специальность, например заняться астрологией, какой у тебя знак, Ильди, близнецы? Да, я так и думала, а я вот уже давно мечтаю о ребенке; Кристель кажется, что забеременеть ей не удается из-за работы, и, честно говоря, работать в «Мондиале» все тяжелее, с тех пор как Таннеры перестали быть тут хозяевами, люди столько всего спрашивают, к вечеру у нее голова иногда идет кругом, она не виновата, люди ее просто с ума сводят своими вопросами, иной раз она не помнит, как ее зовут. И это говорит Кристель, которую я даже, можно сказать, любила.

Лишь спустя некоторое время мы с Номи узнали, почему уволилась Анита; она как-то сказала отцу: если он в таком темпе стал бы работать на заводе, с конвейера падали бы детали, и Анита похлопала ладонью по доске, на которой отец обычно резал хлеб, и даже подмигнула, смеясь, но отец никак не отозвался на ее слова, продолжая помешивать в кастрюле. Герр Кочиш, я это не всерьез, простите за глупую шутку, сказала Анита, видимо испугавшись его молчания; а отец наставил на нее деревянную ложку и спросил: вы все еще здесь, может, хотите мой соус попробовать?

Матушка пыталась отговорить отца увольнять Аниту, хотя и знала, что это бесполезно; ей лишь удалось убедить его: лучше, если они намекнут Аните, чтобы она сама написала заявление, тогда в деревне будет меньше сплетен.

Конечно, Анита взбесила отца прежде всего своим замечанием насчет темпа его работы; однако главным все же было то, что отец в принципе не верит лишенным чувства юмора людям, когда они говорят, мол, они это не всерьез, они просто пошутили.

Пограничники, плакучие ивы