Взломанное будущее

– Ты-то? Это смотря с какой стороны, – ответил мой реаниматор. – Если просто посмотреть, так псих-бодидрайвер, я такого ещё не видел. А вообще – везучий хрен. Повезло тебе, что подходящее тебе мясо не засрано Красным Кодом, кому другому и поставить уже нечего, а поменял я, считай, всё. Никаких примет не сохранилось, даже отпечатков пальцев, и геном в хлам перемешан, так что с индивидуализацией не помогу. В последнее время ты был однозначно невысок, быстр, много и тяжело работал, больше ничего не вижу.

Так и оставил меня в недоумении. От меня прежнего остался только модуль драйвера, таламус, мозжечок и часть коры головного мозга в трансорганическом интерфейсе – такой мохнатый кирпичик в белёсой нейроорганической шерсти. И никаких воспоминаний о себе. Индивидуальная память сгинула вместе с исходной личностью. И кто именно в меня стрелял, тоже не вспоминалось.

Я расплатился с хирургом за заботу местной криптовалютой, ходившей в дельте этой реки, с единственного доступного мне счёта с пометкой «Золотой парашют», уж теперь не знаю, откуда он у меня.

Ещё и спасибо хирургам сказал за то, что удержались и не поставили мне модный в этом сезоне репродуктивный набор. Я там насмотрелся, в этой деревне, за те месяцы, что общинная соцсеть учила меня говорить. Учила она меня почему-то только тайскому, русскому и!кунг – языку бушменов Калахари.

Адски хотелось сырых донных моллюсков, да вот ничего тебе не обломится, электрическая рыба у меня в голове.

Хирург сказал, что у всех радикальных бодимодеров есть идентификатор бодикойна – облачной базы данных, где регистрируются замены модулей тела, наглухо связанной обменом данными с другими пользователями, – для идентификации исходного владельца. Но я у себя в уцелевшей памяти нейроинтерфейса ничего похожего не обнаружил. Я никто.

Попробую вернуться обратно по сохранившемуся в навигаторе маршруту от места нападения. Может, узнаю о себе чего.

Начал я с места своей смерти на асфальте вертолётной площадки. Потом я пошёл обратно по отметкам маршрута. Путь оказался извилистым, прерывистым и трудноуловимым. Времени немало прошло. Станции метро, континентальные узлы связи, орбитальные паромы и частные подводные лодки.

Я возвращался двенадцать дней, как рыба, идущая против течения, улавливая знакомые очертания в мутной глубине, по миру, сотрясаемому Красным Кодом.

Мир кричал от боли, содрогался в корчах и искал виновных.

Еле договорились о происхождении Красного Кода – техногенная ошибка. Её связывали с амбициозным проектом глобального управления инфраструктурой здоровья, затеянного Кризисменеджментом. Все, у кого есть средства связи инвитрио – а это, считай, всё человечество, – в группе неизбежного риска. Единственное препятствие – протокол связи медботов у некоторых маргинальных групп. У бодидрайверов и геронтократов он нестандартный. Но принимать его внутрь тоже чревато.

Я тем временем спал на обочинах общественных терволаторов и ел еду, отобранную у домашних животных.

На десятый день моего путешествия сетевыми подрывными эпидемиологами было объявлено, что именно геронтократы Кризисменеджмента в состоянии пренебрежимого старения – резервуар обитания Красного Кода. Источник заразы.

И Кризисменеджмент пал. На мне это никак не отразилось, мне было всё равно, тех ли геронтократов назначили виновными. Я плыл себе мимо полыхающих деяний социального бунта и кровавых мальтузианских выбраковок, как тихая рыба в глубине штормового моря.

Я нашёл дом в безлюдном кондоминиуме, в охваченном волнениями поселении в глубине пустыни, в длинной тени угрюмой Пирамиды очередного генного культа. Дом заброшенный и забытый. Уже разграбленный. Почему-то мне было горько на душе.

– Узнаёшь? – спросил я у своего отражения в треснувшем окне.

В доме кто-то разводил костёр, разогревал на нём банки консервов и обжаривал мелкую городскую живность вроде котов и голубей…

Стены были расписаны обычной для эпох бунта примитивистской живописью.

Кого-то здесь очень не хватает…

Судя по обрывкам в разграбленном гардеробе, здесь жила женщина.

– Жена? Сестра? Мать? – спросил я у отражения в зеркальной стене разгромленной ванной. – Чего молчишь? Я вообще ничего не помню. Хреново…

Лёг на разодранную сырую постель. Уставился в потолок. Потолок незнакомый.

На моём счёте догорали последние энергорубли.

Я попытался узнать, кто здесь жил. Но на всех каналах шипел белый шум.

Я прожил там три дня, разыскивая хоть какие-то концы. Энергоснабжение время от времени пропадало. В городе дымили пожары, щёлкали выстрелы. Красный Код собирал глобальную жатву.

Я не обращал внимания – у меня здесь были свои дела.

В зеркале туалета отражалось типовое биомеханическое лицо, брови и ресницы, функциональная полимерная имитация, под чёрным капюшоном из пластиковой ткани грубого плетения – транспортировочная упаковка, в которую я завернулся, покидая рыбацкую деревню в другом полушарии.

– Кто-то же нас пристрелил, – пробормотал я, уставившись на своё отражение. Интересно, кто?

– Эй, ты! Ты же всё знаешь? Я прав? Скажи мне.