Взорванная тишина

— Совсем не знаю. — Тетка с вызовом поглядела на следователя.

— И перепродажей контрабанды вы прежде не занимались?

— Не занималась.

— Откуда же у вас такие деньги?

Следователь вынул из стола большую фотографию и показал ее так, чтобы Сорокин тоже увидел веер из восьми сберегательных книжек, выложенный сверху тремя десятками золотых колец. Женщина вздохнула, достала платочек, высморкалась и снова уставилась на фото, словно там была невесть какая любимая родня.

— А тайна вкладов оберегается государством, — сердито сказала она.

— Трудовых вкладов.

— А тут! Сколько было труда!

Сорокин едва удержался от улыбки. Хотя это было не так смешно, как грустно. Есть ли что-нибудь, к чему человек не мог бы привыкнуть? Труден первый шаг, а потом люди забывают, что дорога, на которую они шагнули, запретная, и совершенно искренне удивляются и даже возмущаются, когда их останавливают.

— Ну зачем вам столько денег? — сказал следователь. — Ведь вы этого не истратили бы за всю свою жизнь. Квартира в коврах, дача есть. А вот детей нет. Разбежались дети от ваших богатств, не это им нужно.

— Машину хотела купить.

— У вас на три машины хватит. Нет, матушка, это — жадность. Поглядите, до чего она вас довела!

— Лечиться-то не дешево, — сказала тетка, не сводя со следователя испуганных глаз.

— Лечение у нас бесплатное.

— А путевка на курорт сколько стоит?

— Теперь не будет ни путевки, ничего. Все у вас конфискуют.

— Почему все-то, почему? — истерично закричала она. — Тут и мои деньги, кровные, заработанные!

— Сколько вы зарабатывали? Сто десять?

— Семь лет работала. Сколько будет за семь-то лет?

— А разве вы ничего не покупали за это время? Как же вы жили? Вот и посчитайте, какой ущерб нанесли государству.

«Ат-та-та! — подумал Сорокин. — Моралист, неисправимый моралист. Таких, как эта тетя, перевоспитывают страхом, а не убеждениями. Пилюли помогают только вначале. Если болезнь запущена, без хирургической операции не обойтись. Да и в самой ли тетке дело? Она носитель инфекции. Социальной инфекции. Ее надо изолировать, не тратя времени на нотации. Чтобы не заражала других жадностью, обманчивой верой в возможность легкой жизни за чужой счет. Есть, наверное, такой вирус, вызывающий ненасытную жадность. Должен быть. Иначе откуда эта болезнь души человеческой?»

— А чего я сделала государству? — с вызовом сказала тетка, подавшись вперед. Теперь она смотрела на следователя не растерянно, не испуганно — зло. — Что я, воровала, как другие?

За стеной громко захохотали. Тетка быстро повернулась на смех, готовая ругаться, но увидела закрытую наглухо дверь: за стенкой смеялись по какому-то другому поводу. И оттого, что некого было ругать, она вдруг опала, оплыла вся, словно кусок пластилина у печки.

— Но при всех этих «благодеяниях» вы себя не очень-то забывали.

— А кто себя забывает, кто? Вы, что ли?

— На сегодня хватит, — устало сказал следователь.

Когда женщина ушла, он еще минуту сидел неподвижно, не глядя на Сорокина.

— Извините, Виктор Иванович, — сказал наконец, не поднимая глаз от бумаг.

— Да, брат. Вам бы воспитателем быть.

— Не понимаю я их, — воскликнул следователь, растерянно пожимая плечами. — Сколько работаю, а не понимаю. Ведь жалко же ее. Вы бы видели, какая в девках была! А теперь — кожа да кости. Извела себя и всех жадностью. Это же медленное самоубийство!

— И хорошо, что не понимаете, — сказал Сорокин. Он встал и пошел к двери. — А Братика надо бы поискать. Все-таки ниточка.

В коридоре он столкнулся с начальником уголовного розыска майором милиции Коноваловым.

— Мне сказали, что вы пришли. Я вас ищу, ищу, — обрадованно говорил Коновалов, пожимая Сорокину руку и нагибаясь. Его называли «дядей Степой», и, сколько Сорокин помнил, Коновалов при встречах со старшими начальниками всегда стеснялся своего роста.

— Ладно, ладно, — говорил Сорокин, входя в его кабинет. — Ты мне лучше столик поставь. Вот тут, скажем.

— Мой, пожалуйста.

— Твой не годится. Скажешь потом: во всем виноват тот, кто сидел за столом начальника.

— Виктор Иванович!

— Ладно, ладно. С этой минуты мы с тобой сослуживцы, а стало быть, уж извини, придется на «ты». Так что поставь-ка столик. Твой помощник может вот тут сидеть?

— Конечно, товарищ подполковник! Сейчас и организуем.

Он вышел, и уже через минуту дверь отворилась, и в нее втиснулась широкая спина молодого парня, втаскивающего стол.

— Лейтенант Сидоркин, — представил его Коновалов. — Инспектор нашего уголовного розыска.

— Будем знакомы, товарищ Сидоркин.

— Он у нас самый везучий.

Сорокин с любопытством взглянул на лейтенанта. Хотел пошутить, что это, мол, по традиции — везение, потому что лейтенанты Сидоркины, как и майоры Пронины, — любимцы всех сочинителей детективов. Но только усмехнулся про себя, сел и удовлетворенно поерзал на стуле:

— Что ж, товарищи, поскольку я теперь член вашего коллектива, давайте проводить совещание…

II

Писать заметки в стенгазету для инспектора таможенной службы Головкина было сущим бедствием. А тут приходилось писать для городской газеты. Он ходил по истоптанной ковровой дорожке кабинета и никак не мог придумать начало.