Взрослая колыбельная

По крайней мере, мысленно кто-то со мной. Совсем было бы плохо, останься я одна. Наверное, самый достойный подвиг – не просто жертвовать жизнью, а жертвовать ею, зная, что никто и никогда не узнает о твоем поступке. Может, нелегко умирать, защищая тех, кто за спиной, но умирать, когда твоей смерти вообще никто не видит и никто никогда не узнает, чем ты пожертвовал ради чужого благополучия… это высший подвиг.

И как же я рада, что где-то там остался лесник, который знает, что со мной. Хоть похоронят по-человечески.

Хватит тянуть! Распрямимся. Что же мне, по-пластунски ползти? Руки лежат свободно, мешок можно оставить, там только вода. Она, конечно, высохнет, оказавшись вне колпака, но не о жажде же думать?

Колдунья меня заметила. Напряглась, как собака перед броском, и ждет. Чем ближе, тем лучше видно хмурое лицо. Она безумна, как пить дать. Глубже погрязла в своем разуме, чем я в этом чужом мире. Какие же демоны ее терзают? Зачем это все?

– Не подходи, – крякает она. Так звучит голос у того, кто много недель молчал. Значит, сама по себе, собеседники ей не мерещатся.

Я останавливаюсь за несколько шагов. Женщина медленно поднимается на ноги, смотрит свысока. Наклон головы такой, будто жалкий раб посмел явиться перед своей королевой непрошеным.

– Почему ты жива? – бормочет сумасшедшая, смотря на мои ботинки и дергая длинными сухими пальцами, как гигантская паучиха. – Почему ты дошла? Как дошла?

Блеклые глаза судорожно бегают, перескакивают, словно юркие насекомые, с места на место. И спрашивает она явно не меня. О чем с ней говорить? Придушить гадину, да дело с концом. Но приходится тянуть. Нужно подобраться ближе, шансов одолеть сильную колдунью в честном бою у меня ноль. Пусть она грязная и ободранная, но силы у нее в сотни раз больше, я-то свою по пути растратила на колпак, а она только копит, только жрет!

– Стой, где стоишь! – шипит она, стоит сделать еще шаг.

Давай, Катя, вспомни, кто ты и чем сильна! Вспомни свой длинный язык! Используй его по назначению!

– Ой, я стою, как говорите! Стою, стою! Все одно ноги не держат. А я так обрадовалась, так обрадовалась, когда вас увидала! Дело в том, что я заблудилась… ну, понимаете, я на приисках гостила, да выпили мы там лишка с местными. Весело, конечно, было, но тут меня погулять пригласили. Один такой… видный мужчина, грудь, что колесо от телеги. Ну, я пошла, конечно, мы с ним траву опробовали у леса, как же иначе. Хорош мужик, так оттоптал, что кости размякли! А потом он ушел в кусты и не вернулся. Задрых, должно быть. А я пошла искать, и вот… – Рука сама собой растерянно погладила ткань платья. – И угодила… не знаю куда, но тут никого живого! Брожу, брожу, ноги все истоптала. А страху какого натерпелась! Я уж думала, – хихиканье, – что в ад угодила. Думала, душу отдала по пьяни, так и буду ходить без конца без края.

– Как ты тут оказалась живая? – не слушала безумная. Ее руки-пауки поднялись к моему лицу.

– Так и мне интересно, тетечка! – я подалась вперед, прижимая руки к груди.

– Стой на месте!

Колпак надо мной вжикнул и сжался, словно его поймали сетью и тащат на берег. И ведьма, хоть и сумасшедшая, сразу поняла, почему я до сих пор жива.

– Ах ты!

Ждать и зубы заговаривать теперь поздно. Я бросилась вперед, пока ведьма давила мой колпак своей нешуточной силой. Он лопнул, когда я была уже близко, когда обхватила ее рукой за талию, вцепилась в нее как клещ и изо всех сил потянула на себя.

И Ветерка не нужно, чтобы почувствовать – как только колпак лопнул, силы стали уходить. Ежу понятно: здесь, в центре порчи, ведьма высосет меня за минуту-другую. Или я, или она. Нет. Или она – или много жизней, среди которых одна моя затеряется, как рыбешка в косяке.

– Убью!

Колдунья замахнулась открытыми ладонями, направляя удар, и у меня, наверное, всего один шанс. Я отвела правую руку в сторону, встряхнула, как лесник показывал, и сжала в ладони узкую рукоятку.

Всего миг – если дрогну, умру. Но убить человека… Лишить жизни живое существо… Моя рука, не слушая сомнений, словно сама собой поднялась, коротко полоснув ведьму по горлу. И тут же задрожала. Мне на грудь хлынула кровь, в глазах потемнело. Пахнуло солью, словно горячий ветер в лицо дунул.

Рука двигалась будто сама собой, выпустив нож, который беззвучно пропал в мусоре на земле. Может, и правда лесник ею водил?

– Сука-а, – хрипела ведьма.

Наверное, удар вышел не очень глубоким или порез небольшим, потому что со вспоротым горлом не болтают. Лежа на земле, она напоминала одно из скрюченных сухих деревьев. Тощая, узловатая, покрытая грязью, которая отшелушивалась, как отмершая чешуя. Сжимала руками глотку и сучила ногами по земле.

– Тва-арь.

– Как остановить порчу? – Я опустилась на колени, подползла к ней, схватила за платье на груди – ткань тут же расползлась гнилью. – Говори, как остановить порчу!

– Никак! Никак! – шипела ведьма.

Потом закашляла кровью.

– Зачем ты это сделала? Для чего?

Мерзко как! Человек умирает, а ты должен успеть узнать как можно больше. Успеть спросить.