Взрослая колыбельная

Как-то он сказал:

– Мне нужно снова сходить к мертвому лесу, посмотреть, что изменилось.

И ушел.

Но я не заметила. По перилам бегала небольшая коричнево-оранжевая ящерка, и мне очень хотелось, чтобы она подобралась ближе. Ящерка долго меня мучила, заставляя замирать в ожидании, но обманула, так и не приблизилась.

Лесник вернулся и сел рядом.

– Как там дела?

– Не знаю точно, – он пожал плечами, так же как и я, разглядывая мир вокруг. Живой мир.

– Порча остановилась?

– Да. Но пока на той земле ничего не растет. А как понять почему? Я убрал на одном участке все остатки порчи. Земля жирная, влажная, но ничего не растет. Посеял семена, может, взойдут.

– Приедет кто-нибудь и выяснит.

Вот еще – забивать голову, почему там ничего не растет. Я же знаю, чувствую исподволь, что все страшное позади, земля рано или поздно восстановится. А кто не хочет ждать – пусть работает, ходит, выясняет, строит догадки и экспериментирует.

Мы еще немного посидели. Утро не так давно началось, а уже хотелось спать. Или просто сидеть, ничего не делая, или спать. Переработала я в последние годы, а организм, говорят, все равно свое возьмет.

Как же я устала! Работать, заставлять себя утром вставать, а вечером ложиться спать. Заставлять есть, чистить одежду и разговаривать с людьми. Заставлять жить!

– Пора на выселки сходить, узнать, как дела. Обошлось ли?

Я закрыла глаза. Не желаю ничего слышать. Ничего слышать. Даже лая.

Однако собачий лай становился все громче.

– Ачи!

Лесник судорожно вскочил с крыльца, и на него бросилась выпрыгнувшая из кустов Ачи. Она подпрыгивала так высоко, что почти залезала ему на плечи. Вертелась вокруг так, что и меня пару раз умудрилась лизнуть в лицо.

– Стой, Ачи, стой!

Лесник, смеясь, придержал собаку и вынул из ошейника записку. Развернул, не забыв перед этим потрепать собачью холку.

– Пишут, что из заимки они успели уехать. Порча дошла до ближнего поля, ее хорошо было видно. Будут ждать в деревне, все письма передали.

Я нахмурилась. Прямо у крыльца расцвели колокольчики – тонюсенький стебель с тремя синими крошечными цветами, похожими по форме на ландыши. Что он привязался со своими заимками и собаками?

– Пора возвращаться, колдунья.

И вот он уже сидит напротив, осторожно баюкая мои руки в своих ладонях.

– Хватит прятаться. Ты молодец, со всем справилась, но нельзя прятаться всегда.

Его голос органично вплетается в шум ветра.

Возвращаться? Туда, где осознание, что я своими руками убила человека? Лишила жизни?

– Это я двигал твоей рукой, колдунья, – еще тише, словно заклиная, заканчивает лесник. – Это я за тебя ударил ножом. Теперь ты понимаешь?

– Откуда ты знаешь?

– Знаю что? Что там произошло? Я ведь сказал тебе – я буду с тобой. Я был там и видел. И сделал то, чего ты не хотела делать. Мне несложно, колдунья. Помни, что твои руки чисты.

Он уходит, а сквозь закрытые ресницы текут слезы. Да, понимаю – это его такой подарок. Грех на убийце всегда остается, а ему терять нечего, и так в грехах как в шелках. Ну, убил еще и ведьму, пусть. Главное, забрал мой грех себе.

Проклятущий лесник!

Но в чем-то он прав. Пора возвращаться к своей жизни. У меня ведь есть своя собственная жизнь, подальше от этого всего? От леса, от порчи, от Хвощей? Жизнь в славном стольном граде Гораславле.

После обеда мы выдвигаемся к заимке. Лес светлеет, животных прибавилось, косули пытаются спрятаться среди тонкого молодого ивняка, зайцы выпрыгивают прямо из-под ног. Оставшаяся у лесничьей сторожки лиса, без сомнения, отожрется на них до состояния шарика.

Ачи носится вокруг как угорелая. Такая счастливая, свободная… любимая хозяином. Разве нужны ей причины для счастья? Нет, она просто счастлива, так же естественно, как солнце, которое светит, или как вода, которая мокрая.

Почему же я не могу так?

На заимке нас встречают двое мужчин. Оказывается, они приходили проверить, как дела, и выяснили, что порча остановилась. Третьего отправили в Хвощи с новостями, двое остались охранять имущество, потому что, раз нет порчи, мародеры с приисков будут тут как тут.

Один, седой и крепкий, молча кланяется, второй, помоложе, быстро говорит:

– Мы сразу поняли, что это вы сделали! Спасли наш дом. Теперь все наше – ваше.

Он прижимает руку с узловатыми пальцами к рубахе там, где сердце. Седого зовут Колк, а этого я даже не помню, хотя нас друг другу представляли.

Лесник косится на меня, а мне эта многозначительная благодарность почти неприятна. Я же не из-за нее старалась.

– Можно нам баню истопить? – спрашивает лесник. – У меня ведь нет бани, толком и помыться не вышло после земли порченой, до сих пор все в пыли да гнилье.

– Может, поедите вначале? – Переглядываются. – Правда, готового ничего нет, но есть сыр и хлеб, и овощи с огорода.

– Потом, – отвечает лесник, снова покосившись на меня.

Я с ним полностью согласна. Есть пока не хочется, вот грязь с кожи смыть – это было бы чудесно.