Взрослая колыбельная

Хозяева с радостью топят баню. Правда, внутри, в жаркой деревянной коморке, приходится справляться одной, но что там справляться: сунул ковш в воду, брызнул на печь – и валяйся на укрытой душистыми мокрыми листьями лавке. Жарко стало – окно приоткрой и валяйся дальше. Холодно – дверцу в печи поверни, жар и разгорится. Хорошо, в общем.

В предбанник я выбралась, наверное, не раньше чем через час.

– Так, стало быть, нет больше порчи? – раздается блаженный голос в тишине.

Разговор за дверью, седой Колк и лесник. Первого слышно по голосу, второго видно по торчащей обросшей голове.

– Нет, Колк, дальше порча не пройдет. Завтра с утра пойду туда, в самую середину, посмотрю, что с ведьмой. В остальном все закончилось.

– Ты уж в который раз повторяешь, а я все наслушаться не могу. Порча не пройдет. Звучит как бальзам на сердце. Как же тебя благодарить, лесник? Слов не найду. Порча остановилась. Это колдунья твоя сделала?

– Это она, Колк, ты прав. Она вас всех спасла. Так что не благодари меня, я так, в стороне постоял.

Молчание. Хорошо бы выйти, себя показать, но в последние дни я двигаюсь, будто в воде хожу – очень медленно.

– Так, стало быть, ты занят теперь? – спрашивает седой.

– О чем ты?

Судя по звуку, мужчина отплевывается, будто в рот мошка попала.

– О колдунье. Вы же не просто вместе порчу остановили? Вы пришли как будто вместе. Рядом пришли, как близкие. А мы все, честно говоря, думали, ты на нашей Травке женишься. Она же без ума от тебя. Молодая, сочная, чего еще нужно? Хозяйство вести умеет, детей тебе нарожает. А ты все один да один… Может, думали, и сладится у вас. А теперь, выходит, колдунья есть.

– Ничего не выходит, Колк. Ничего между нами нет и быть не может.

– Так, значит, ты еще можешь нашу Травку окрутить? Ты знай, если что, мы не против. Хороший ты мужик, надежный. Если придешь с женой к нам, будем только рады.

Я зажмурилась и зажала руками уши.

Почему-то у меня крышу рвет. Похоже на состояние паники, накатывающей короткими приступами – панические атаки. Когда тебе душно и страшно и ты не можешь себя контролировать. Как я сейчас. И думаешь… вернее, не думаешь, просто мечешься из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то ослабить напряжение, которое сковало голову, которое сверлит черепушку изнутри и не дает спокойно вздохнуть.

Секунды идут, капают друг за другом, а меня дергает все сильней. Они неторопливо говорят о чем-то еще, но я не слышу, в голове звенит: «Травку окрутить», «ничего нет и быть не может». Усиливаясь, визгливо крича, все сильнее давят на уши слова подслушанного разговора. В какой-то момент я дернулась с такой силой, что сбила ведро с лавки, и оно, звеня, покатилось по полу.

Быстрые шаги.

– Колдунья!

Лесник отводит руки от моего лица, ловит и удерживает мой мечущийся взгляд. Его взволнованный вид успокаивает. Почему? Мне становится лучше, когда ему плохо?

– Нужно чего-нибудь?

Колк мнется на пороге. Благо я успела вытереться и ночную сорочку надеть, пока подслушивала. Мокрые волосы на плече слегка намочили ткань, но, в общем, я хотя бы не голая.

– Все нормально.

Лесник убирает руку, но не отодвигается, смотрит внимательно. Его борода почти достает до моего подбородка.

Боже, как же мне надоела эта проклятущая борода!

Я резко встаю.

– Колк, вестей от княжеских сыскарей еще нет?

– Нет, госпожа, – осторожно отвечает он. – От них вестей нету.

– А от моего жениха?

– Никаких вестей нет.

Колк косится на лесника, а я не смотрю, задираю подбородок вверх. Пусть знает!

– Можно я пойду? – выдавливает седой. Судя по всему, рядом с нами ему жуть как неудобно.

– Иди.

Бочком, бочком он выходит из бани и убирается прочь. В голове кружится водоворот: страх и отчаяние. Панически стучит сердце, ни тени былого умиротворения. Лесник до сих пор стоит неподвижно.

– Чего смотришь?

Глаза у него сейчас, как колодцы.

– Ты выходишь замуж?

– Да.

Его качает. Это так необычно, будто скала дрогнула и подалась, собираясь падать.

– Будь счастлива.

Вот так, значит? Выдавил два слова с таким видом, будто с ними сердце себе вырвал, и думает, этого достаточно?

– Ты хочешь, чтобы я была счастлива?

– Да, – кивает тяжелой головой.

– И ты готов сделать что-нибудь для моего счастья?

– Что угодно, – снова быстрый кивок.

– Выдать меня замуж?

Он только молчит, покачиваясь и тяжело дыша.

– А если я скажу, что для счастья мне кое-что нужно, кое-что такое, что конкретно ты можешь для меня сделать?

– Я сделаю все, Катя.

– Как интересно…

Мучить его и больно, и приятно. Все равно что ковырять рану на собственном теле.

– Я хочу мужчину.

– Что? – сипит он, с трудом поднимая голову. В его глазах плещутся голубые волны.

– Мужчину хочу. Сейчас. А жених очень далеко, приедет не скоро. А ты крепкий, сильный, если побреешься, будешь совсем красавчик. Так что, поможешь по старой дружбе? Встретимся через полчаса в гостевом доме.

Он сглотнул и снова пошатнулся. Так неестественно для него. Обычно он как скала на месте стоит.

– Я не могу отказаться, Катя.

– Почему тогда голос такой несчастный? Я не убивать тебя собираюсь, а упасть в твои объятия!

Моим едким голосом можно насекомых травить.

– Я приду.