Взрослая колыбельная

Со стороны заимки иногда доносились шум, голоса. Собаки лаяли.

Может, хватит сидеть, пора лечь и закрыть глаза? Поменять зрение на слух? Вдруг повезет и я вырублюсь так, чтобы ни о чем не думать?

Кустарник тем временем плавно разошелся в стороны, схлынул вбок, как волна, и на меня выскочила Ачи. Завиляла хвостом так резво, что чуть с лап не навернулась. Лесник вышел следом. Глаза, обычно серые, полыхнули на загорелом лице голубым огнем. Только сейчас подумалось – какими же яркими становятся глаза на фоне загара, которым он успел покрыться за последние дни. Какими красивыми.

Да, надо бы встать. Не хочу, чтобы собака щеки слюнями своими измазала.

Ачи, однако, набрасываться не стала, отбежала, уступая место хозяину. А лицо-то какое у него решительное! Не злое, но хмурое.

– Ты уедешь завтра?

Ни «здрасьте», ни «до свидания».

– Тебе какое дело?

Лесник подошел и взял меня за руку, даже скорее схватил. Что это? Сует мне нож, узкий и острый, тот самый, которым я умудрилась прирезать ведьму. Сжимает поверх моей руки свою.

– Прежде чем ты уйдешь, колдунья, ты должна кое-что сделать.

– Что?

– Проявить милосердие.

Он поднимает руку и тянет за ворот, шнуровка расходится, рубашка обнажает грудь.

– Я не могу жить без тебя, колдунья. Раньше еще мог, до того как вновь тебя увидал. Но больше не могу. Я заглянул вперед… и ничего там не увидел без тебя. Убей меня, колдунья, сделай милость – и иди на все четыре стороны. К жениху своему немощному, хоть к черту на кулички!

Неожиданный конец просьбы.

– Почему немощному?

– Ну, раз отпустил одну и позволил другому мужчине возле тебя ошиваться, – поморщился он почти недовольно.

– У меня нет жениха.

Он быстро опустил глаза, но я видела, каким торжеством сверкнули глаза.

– Нет?

– Нет жениха, я отпустила его на свободу.

– Все равно. Ты же уйдешь.

– А почему иди на все четыре стороны?

Он дергано вздохнул, схватился за сердце.

– Потому что я не могу тебя удержать, колдунья. Силой бы хотел, да рука не поднимется, не посмеет! Не могу просить простить за прошлое.

– Почему?

– Такое не прощают, колдунья.

– Но ты же не пробовал!

Еще шаг – и он почти упирается в меня, наклоняет голову, почти прижимаясь лбом к моему. Черт, когда он был с бородой, я не воспринимала его так остро… с таким желанием.

– Вся моя жизнь после того случая мольба о прощении, колдунья. Сделай милость, прости меня. Или прости, или убей.

Я отшатнулась.

– Ну разошелся! Тут сыскарей что грязи кругом. Сразу примут тепленькой да упакуют за убийство-то.

– Пошли со мной в лес, глубоко, далеко. Никто не узнает, меня никто не будет искать, бросишь меня на траве, как я тебя когда-то, и справедливость восторжествует.

– Собака твоя не даст про тебя забыть. Всех на уши поставит, след возьмет, приведет к тебе.

– Придумай тогда что-нибудь, – вдруг усмехнулся Волин. – Ты же спец.

Как будто это что-то решит.

Ноги не стоят на месте, так и кружат туда-обратно. Туфли хрустят, платье шуршит, а все равно тишина такая, будто ничего нет, кроме наших голосов да сердцебиения.

– Так просто не решить, да? – мягко заговорил он. – Тогда вот что предлагаю – пошли со мной. Ко мне в лесничество. Поживешь немного, отдохнешь, тебе полагается отдых после такого-то дела. Я обещаю, что буду у тебя вместо служанки, и вместо повара, и вместо… вместо кого пожелаешь. Буду все, что прикажешь, делать, а ты только жить да здоровье поправлять. Козу возьму, чтоб молоко было. Курей пяток, чтобы свежие яйца. Перину мягкую тебе привезу. Чего еще хочешь? Говори!

Глаза закрываются и видят как наяву… Как его руки разворачивают тряпицу с брынзой и помидорами, как встряхивают теплое одеяло, которое пахнет им. И поверх всего какой неутолимой жаждой наполняется его лицо, когда он тянется меня поцеловать.

Последнее манит сильней всего.

Я распахиваю глаза.

– Ладно. Пойду с тобой. Но у меня требования, чего я хочу!

Он улыбается со странной смесью боли и торжества.

– Говори! Все, что в моих силах, сделаю. Костьми лягу, но выполню! Только денег не проси, я беден, Катя, может, не нищий, но и не богат. Впервые жалею об этом за последние годы. Не в них ведь счастье, мне и так хватало. А на тебя смотрю и думаю – тебе хотел бы купить все, что только можно купить за деньги.

Насмешил, ей-богу. Я фыркаю от смеха.

– Зато я богата! Я сама могу кого хочешь содержать! Что хочешь себе купить! Собственного дома у меня нет только потому, что я не смогла решить, где бы поселиться. Одежда, побрякушки… пустое все. А насчет обхаживания предложение интересное, лесник. Хорошую обслугу нынче непросто отыскать, справишься ли? Я дама капризная.

Теперь я посмотрю на него. Вдруг испугается да взгляд отведет? Какой же мужик захочет при бабе на побегушках быть?

Но он не отвел, сощурился, а на губах улыбка плавает. Неуловимая, как луч солнца в темной комнате. Как будто он знает что-то, чего не знаю я.

– Все остальное сделаю, колдунья. Клянусь, будешь как княгиня, только пальчиком указывать да криком покрикивать.

Двусмысленно звучит. Кажется, даже краска к щекам прилила. А он все щурится, улыбка все скользит, неуловимая, и сердце – набатом в ушах.