Взрослая колыбельная

Потом я неудачно повернула голову и наткнулась на взгляд Наяды. Очень красивая в своем темном простом платке и изящном платье, лицо опухшее от слез, милое такое. Правда, ненависти в нем – отравиться можно. Неужели она совсем не слышала выступавшего сыскаря? Неужели не поняла, что произошло? Ведь Волин, имея суженую, собирался на ней жениться и обманывать всю жизнь, иметь вторую семью и детей на стороне – но смотрит с ненавистью она не на него, а на меня? Как такое объяснить?

Ее даже жальче себя самой. Я справлюсь, не могу не справиться, а она навсегда останется такой дурой. Ну и пусть!

– Волин, Первый сын рода Трансор, не хочешь ли ты сказать слово против? – спросил старичок судья, когда свидетелей выслушали.

– Нет. Все так и было, слово в слово.

Голос был такой спокойный, такой отстраненный. Наяда всхлипнула так громко, что привлекла внимание окружающих. А с первого ряда вдруг встал со стула мощный мужчина и, развернувшись, пошел к выходу, тяжело и гулко топая сапогами. За ним встала и посеменила женщина, по лицу которой текли слезы, но не такие демонстративные, как на лице Наяды, а совсем другие. Мужчина уходил с такой же прямой спиной, как у Волина… и профиль похож.

– Ну и ну, – прошептал ошарашенный Грамадий, качая головой.

Когда пожилая пара удалилась, судья встал и оказался вдруг высоким-высоким. А когда он заговорил, голос загремел по всему помещению, точно усиленный колдовством.

– Волин без рода, – заговорил старичок, – за попытку убийства ты приговариваешься к солдатской службе сроком на шесть лет, с запретом посещать столицу сроком на пятнадцать лет. Твоя колдовская сила в качестве компенсации будет изъята и передана в вечное пользование пострадавшей от твоих деяний иномирянке.

Князь, мощный, только начинающий седеть мужчина, сидевший слева на возвышении, довольно кивнул, уверенно положив руку на круглое навершие золотого посоха – символа княжеской власти.

Это что же такое? Они сказали… они собираются отдать мне его колдовскую силу? Бр-р-р, аж передернуло.

– Я не хочу никакой силы, – пробормотала я себе под нос.

– Молчи, Катя, – радетель крепко, до боли сжал мою руку, видимо, чтобы я не наделала глупостей, не вскочила и не закричала об этом вслух. – Это неизбежно. Колдовскую силу нельзя изъять в никуда. А преступникам ее нельзя оставлять.

– Волин безродный, ты слышал приговор?

Голос почти такой же спокойный, как у подсудимого, как будто из него пропала последняя жизнь. Той ночью он забрал мою жизнь и испортил свою. При мысли о произошедшем, несмотря на все, что случилось, несмотря на то, что он натворил, в сердце тут же зародилась жалость. Отобрать силу, изгнать из столицы…

– Я его слышал.

– Почему судья раньше говорил «Из рода», а теперь сказал – безродный?

Грамадий вскинул голову, не ожидая такого вопроса. Но не зря меня осенило, а своего я не упускаю.

– Почему «безродный»?!

Я наклонилась ниже. Не хочу, чтобы соседи слышали наш разговор.

– Род от него отказался. Его отец ушел со слушанья не оборачиваясь. Значит, у него нет больше Первого сына по имени Волин.

Так вот что за мужчина это был! Его отец, а плакала, не напоказ, а сердцем, его мать. Ни один из них не взглянул в мою сторону. Ни один из них не оглянулся на сына.

– Приговор привести в исполнение немедленно. Увести осужденного и подготовить к ритуалу передачи колдовской мощи, – закончил судья.

Толпа взревела, в воздух полетели какие-то предметы, похожие на свернутые газеты. Народ был доволен зрелищем и вынесенным наказанием.

– Уведи меня, – я вцепилась в Грамадия, закрыв глаза и сжимаясь, как будто от этого уши перестанут слышать. Если радетель поможет мне сбежать, возможно, удастся спрятаться и не принимать эту силу. Его силу. Во всем происходящем такой привкус, будто я вампир, только энергетический. И сейчас я выпью его колдовскую силу – последнее, что ему осталось после суда, после изгнания, после того как род от него отказался, – и словно нанесу ему решающий удар, от которого невозможно оправиться.

Да, я знаю, все знаю! Нельзя жалеть преступника, человека, который сделал свой выбор! Сам, без давления довел себя до такого конца, но…

Нет, не вздумай!

Грамадий обнял меня за плечи и повел в другую дверь, не туда, куда выходила радостная толпа, шумно обсуждающая невиданную весть – на солдатскую службу осудили не абы кого, а бывшего Первого сына! Это вам не лавочник и не пахарь. За попытку лишить жизни суженую! Это просто в голове не укладывается!

Не укладывается, верно. Так отчего же ноет дурное сердце?

Сколько раз я смотрела телевизионные передачи про женщин, которых избивали мужья, выбивали зубы и ломали кости, а женщины все равно к ним возвращались. Жалели их. Почему? Почему они ломали свою жизнь, жизнь своих детей, но продолжали жить с этими нелюдями? Мужчинами их назвать язык не поворачивается.

Разве я хочу быть такой же? Жалкой, слабой, зависимой от морального и физического насилия жертвой?