Взрыв

Петраков и Уоткинс оказались на застекленной веранде. Эта веранда широкой каймой опоясывала второй этаж всего дома с внутренней стороны. Изредка то у стены, то у лесенок с веранды во двор встречались кресла, узкие шкафчики с книгами, белые фигурки древних богов. Абарид, летящий на волшебной стреле, подаренной ему Аполлоном; юноша Мен — повелитель смерти, с серном Луны за плечами и хлебом на голове...

Это уже походило на человеческое обиталище.

— Господин Уоткинс, неужели нет другого, удобного входа?

Уоткинс остановился, правая рука замерла за сутулою спиною.

— А вы хотели бы затратить полдня на карантинную процедуру?

— Вон что-о... Спасибо. Но зачем рисковать? Могут быть неприятности.

— У меня? — Уоткинс улыбнулся, его улыбка была невеселой. — Укусы комаров мне давно уже не причиняют беспокойства. Адаптировался. Да и вообще... ни к чему такой разговор.

Он коротко поклонился, рукою показал на открытую дверь. Помещение, куда они вошли, было, по-видимому, гостиной. Прямоугольный диван, втиснутый в угол, перед ним круглый стол с хрустальной вазой в форме огромного распустившегося лотоса; в другом углу — громоздкий квадрат радиотелевизионного комбайна; глубокие с красной обивкой кресла, меж кресел на низком журнальном столике стопа чистой бумаги и частокол авторучек, воткнутых по кругу в панцирь черепахи.

В дальнем от входа с веранды углу за шахматным столом сидели двое: полный обрюзгший мужчина в клетчатой рубашке и молодой человек — пушок еще вместо бороды и усов.

— Здравствуйте! — обрадовался живым душам Иван Андреевич и расплылся в улыбке.

Ни мужчина, ни молодой человек не ответили, даже не пошевелились. Иван Андреевич запнулся на полушаге к ним, взглянул на Уоткинса. Тот промолчал; ледяное равнодушие на лице, больше ничего.

— Извините... Мы помешали? — смущенно переступал с ноги на ногу грузноватый Иван Андреевич.

— Не пытайтесь найти контакты, до них ваши слова не скоро дойдут. — Уоткинс наклонился над шахматной доской. Он сверил расположение черных и белых фигур с теми записями, что пестрели на бумажном листе рядом с доской. Карандашом быстро черкнул цифры — день и час проверки. В конце строчки оставил горбатую закавыку — расписался.

— Как же так?.. Они не слышат?.. — терялся Иван Андреевич.

У мужчины, одетого в клетчатую рубашку, рыжие брови были вздернуты вверх, и это выдавало его встревоженность. У молодого человека на лице благодушие и удовлетворенность. За легким изгибом нежных губ пряталась улыбка, в глазах — предвкушение счастья. Шахматисты не моргали, не было заметно и дыхания. Если бы не цвет розовеющей кожи на лицах, то игроков легко принять за мертвецов.

— Эта партия, — кивнул Уоткинс на шахматную доску, — тянется уже два месяца. Сделано по шесть ходов. Через полгода, не раньше, узнаем победителя. Прошу вас, смелее, господин профессор, убедитесь, что это живые, нормальные люди, — совал он Ивану Андреевичу вялую руку молодого человека.

Ивану Андреевичу она показалась тяжелой и безжизненной. Прошло не меньше минуты, пока пальцы уловили пульс — медленный, еле заметный толчок.

— Они разговаривать могут? — спросил Иван Андреевич.

Уоткинс недовольно вздернул плечами:

— Уж не думаете ли, что я уродую людей? Они все могут: передвигаться, читать, писать, слушать... Видите, мужчина зевнул хитрый ход противника и понял это. Потому и встревожился. А его молодой соперник радуется... Как у всех нормальных людей.

«Да какие же они нормальные! — едва не закричал Иван Андреевич. — За два месяца — по шесть ходов! Это мучительно для нормальных людей. Сколько же времени потребуется каждому из них, чтобы прочитать газету, книгу, чтобы рассчитать траекторию космического полета или отрегулировать электронно-вычислительную машину? Спокойно! — приказал себе Иван Андреевич. — Может быть, в научном Центре это считается нормальным экспериментом... Зачем же в чужой монастырь со своим уставом?.. Но здесь, за шахматной доской, люди. Можно ли так с людьми?!»

— Нет, я не думаю, что вы уродуете их, — отвел в сторону недоуменный взгляд Иван Андреевич. — Считаю, не так бы надо с людьми. Они — подопытные, как... животные.

— Не объясняйте, знаю, что скажете. Не будем заниматься пропагандой, это не наша сфера. — Уоткинс не повысил тона, а все же по его колюче блеснувшим глазам, по тому, как он круто отвернулся от шахматистов, было видно: слова Петракова царапнули. — Прошу вас. — И шагнул к одному из кресел у стола с чистой бумагой.

Длинными белыми пальцами он гладил панцирь черепахи, выдергивал и вновь втыкал в круглые отверстия одну авторучку за другой.

— Прежде всего — о людях. Чтобы ясность была. Они — добровольцы. Заключено соглашение, все документы у нас хранятся. Им перечислены значительные суммы. Как только освободятся от экспериментов, сразу станут богатыми. Согласитесь, не каждому безработному так везет в жизни. Теперь, думаю, вам ясно все. Прошу больше не спрашивать. Мы — ученые, наша сфера — наука, о ней и будем говорить.