Взрыв

Уоткинс пристально посмотрел на профессора. Молчит... Значит, принимает условие. Иван Андреевич словно утонул в глубоком кресле. Уоткинс — хозяин, он заказывает музыку.

— Господин профессор, начнем с этого эксперимента. Если хотите, то можно посмотреть датчики у каждого нашего помощника-шахматиста. Они соединены с энцефалографом. Вот он...

Черт-те что! Оказывается, это не радиотелевизионный комбайн, а прибор для исследований. Такие энцефалографы Ивану Андреевичу еще не попадались. Только сейчас заметил, как сверху и снизу экрана тянулись чуть дрожащие зеленые полоски. Они были тонкими, еле отличимыми от густой серости всего поля.

— Вас не удивляет, что сигнальные дорожки не очень яркие? Ничего особенного... Все зависит от активности организмов. В данном случае с помощью этого энцефалографа мы записываем кожно-гальванический рефлекс. В эксперименте этот рефлекс возникает у наших помощников во время решения шахматных задач. Важно узнать, как у них протекают отдельные процессы в моменты напряжения. Именно у таких вот людей... Кто многие годы будет вынужден вести заторможенный образ жизни. У кого будет ограничен, и притом значительно, обмен веществ. Кто очень экономно расходует жизненные ресурсы организма... Две дорожки — два человека.

— Как вы получили такую заторможенность? Для чего? Здесь явная опасность для здоровья! — указывал на шахматистов Иван Андреевич.

— Это другой разговор, — гладил Уоткинс твердый панцирь. — Мы своим путем ищем способы продления жизни человека. Это один из способов. Если результаты будут положительными, то почему бы не пойти таким путем дальше к нашей общей цели?

Ивана Андреевича охватило негодование. Разве это продление жизни? Это издевательство над жизнью!

Неужели то, что он видит, и есть главное, чем занимается научный Центр? Неужели это самое большое достижение местных ученых? Какой же тугодум! Какой простак! Не спросить, не поинтересоваться на международной конференции... Отказался бы от поездки сюда.

«Хочешь остаться в стороне от этих опытов? Хочешь сохранить спокойствие? — издевательски укорял себя Иван Андреевич. — Ученые должны знать об экспериментах на острове, даже если опыты ведутся по иному руслу, чем, допустим, в проблемной лаборатории Петракова. Надо знать! Не исключено, что подобная цель — торможение жизни — поставлена перед научной службой всего Центра. Куда все это вывезет? Спасибо, господин Уоткинс. Хорошо, что удалось увидеть подопытных шахматистов. Спасибо...»

Иван Андреевич с грустью и любовью вспомнил свою лабораторию, просторный коридор, кабинет с иссиня-белыми накрахмаленными халатами на вешалке, деловой говор сотрудников в большом, едва ли не наполовину этажа зале для экспериментов. Этот зал именовали в лаборатории «кладовкой неожиданностей».

— ...Хотите еще посмотреть? — уловил Иван Андреевич последние слова Уоткинса.

— Хочу.

С любопытством, радостно вскинул брови Уоткинс:

— У меня просьба к вам, господин профессор. Свои соображения по поводу экспериментов выскажите, пожалуйста, в первую очередь мне... Эксперименты новые, таких нигде не было, я ответственный...

— Разве не все равно — вам или Гровсу? — непонимающе уставился Иван Андреевич.

— Н-ну, это я попросил на всякий случай. Дело ваше. И все же не забудьте мою просьбу. Пожалуйте в соседнюю комнату.

Вышли на веранду. С веранды Уоткинс направился к широкой застекленной двери.

В новой комнате, как в обычной квартире, стояли две низкие деревянные кровати, шкаф для белья, трюмо, около него — туалетный столик. За столиком сидела пожилая дама. В ее волосах было много седины, у глаз — тонкие морщины. Женщина держала в руках французский журнал мод. Такой журнал Иван Андреевич видел у своей жены года два назад. Седовласая женщина замерла, склонившись над развернутым рисунком платья.

— Здесь живет семья, — ровным голосом экскурсовода пояснял Уоткинс. — Отец, мать, сын. Глава семьи пожелал иметь собственное дело по торговой части. Потребовались большие деньги. Поэтому и согласились всей семьей на эксперимент. Кроме денег они, как видите, обеспечены теперь долгой жизнью.

— Послушайте, господин Уоткинс, разве это жизнь? Какая-то для меня пока неясная форма существования живого организма, нисколько не больше того, — не сводил глаз с женщины Петраков.

На лице Уоткинса не ожил ни единый мускул.

Иван Андреевич прошелся по комнате. Жилье как жилье, вокруг — вещи для нормальной жизни, а проявления самой жизни что-то не видно.

— Где же остальные члены семьи?

— В других комнатах. — Уоткинс тоже прошелся по комнате к застекленной двери, будто загораживая выход. — Все, что вы видите, господин профессор, это начальная стадия нашей работы по продлению жизни человека. Начальная! — Он многозначительно поднял указательный палец: — Мы тоже не очень довольны такой продолжительной спячкой. Как ускорить выход организма из такого состояния? Признаюсь, в этом направлении похвастаться пока нечем. Но, надеюсь, господину профессору известно, что серьезные проблемы решаются не так быстро, как хотелось бы.