Взрыв

Мысли вытесняли одна другую, и порой Иван Андреевич так забывался, что прерывал раздумья, лишь вплотную упершись в бетонную стену на самом краю городка — дальше идти некуда. Он сворачивал на первую же улицу и потом уж следил за временем. Ослаб он после длительной депрессии. Чтобы восстановить силы, надо постепенно увеличивать нагрузку. Вчера увлекся и пришел с прогулки мокрый, обессиленный. Так не годится.

Что-то надо делать... В мыслях рисовалось, как он по какому-то счастливому случаю вдруг окажется в открытом океане. Но сил нет, он даже не в состоянии пошевелить веслом, чтобы подальше отойти от этого страшного острова, чтобы приблизиться к своему спасению — далекому, еле маячившему на горизонте кораблю.

Сегодня на прогулке он почувствовал, что хочет есть, — впервые за последнее время. Обрадовался, будто полностью воскрес для полнокровной жизни. Его окликнули:

— С вами разрешите погулять?

Оглянулся. У подъезда обычного в городке, серого, как многоэтажная казарма, дома стоял Жак. Он улыбался, но синие глаза его все же были настороженными.

— Господин профессор, вы можете не верить мне, но даю слово джентльмена, я соскучился по вас. Вы — не женщина для такого объяснения, вправе не верить, оборвать меня. Но почему я должен скрывать свои чувства? В нашем городке вы стали для меня самой светлой личностью. Может быть, потому, что вы — свежий для нас человек, отсюда и особое к вам внимание. А мне все равно! Соскучился, очень рад нашей встрече.

Жак пристроился к шагу Ивана Андреевича, часто взглядывал на него, улыбка сходила с лица.

— Под куполом, господин профессор, я тоже, как и вы, тосковал вначале. Хоть в петлю!

— Вам-то чего было... мучиться? — спросил Иван Андреевич. — Вы — добровольно.

— Конечно. А все же без тоски не обошлось. Особенно, как это ни странно покажется, по жене.

Они прошли центр, свернули на соседнюю улицу, будто по спирали уходили дальше и дальше от массивной округлой опоры, вытянувшейся от земли к самой высокой точке во всей выпуклости прозрачного купола.

— Я ведь тоже мог быть крупным ученым.

— Заленились? — с любопытством взглянул Иван Андреевич на Жака. — Или непосильную ношу взвалили на себя?

— Нет, господин профессор! Все проще. Любовь... Она может осчастливить и может убить. А уж в деле карьеры без любви вообще не обойтись. — Жак потирал руками, то и дело оглядывался, будто из-за любого дома могли появиться не очень-то желанные свидетели его откровенной беседы. — Я рано понял, господин профессор, непреложную истину: успех у женщин — это успех в жизни вообще.

— Позвольте усомниться.

— Хорошо, спорьте, но — потом. Я много думал об этом. Никто, даже вы, не поколеблет моего убеждения. — Жак достал расческу и на ходу причесался, потом растопыренными пальцами, как вибратором, сбил волосы в мягкие волны, как на рекламных картинках парикмахерских. — Вы не обращали внимания, господин профессор, на такую особенность? Важные ключевые точки в служебном аппарате чаще всего занимают если не красавцы, то, по крайней мере, мужчины с очень приличной внешностью. Не замечали? Напрасно. А вещь эта в жизни очень важна. Не берусь утверждать, что абсолютно все они не миновали запретного женского интима, прежде чем получить повышение по службе, но многие из них — наверняка! Большинство...

Иван Андреевич взглянул на кокетливую прическу Жака:

— Странные суждения у вас...

— Ничего необыкновенного, господин профессор! Школа жизни. Стал я врачом, давно это было. Цель будто бы достигнута. Но, естественно, уже захотелось большего, захотелось влиятельного положения в обществе. Я раскусил, в чем секрет... Был я не таким, как сейчас. Молодой, рослый, внешностью не обиженный... Да и опять же — врач. Женатый. Это очень важно для солидности в обществе. Моя клиентура помогала, люди в принципе очень болтливы... Я установил, от кого из наиболее близкого окружения что зависит. Депутатом хотелось быть. У нас, во Франции, это всегда в почете. Понимаете — депутат... Не обязательно самого высокого ранга, в Национальное собрание, скажем, попасть очень трудно. А все же... Я вас не утомил?

— Н-нет... Пока что нет... Странная исповедь, господин Жак.

— А чего скрывать? Я-то знаю: купол и дальше — ничего. А вам я почему-то верю... Трудное это дело — постоянно быть застегнутым на все пуговицы. Слышал я, что откровенные люди здоровее скрытных, завистливых... Так вот, наметил я цель и начал. Знаете ли, я был поражен. Началось без труда... Жены крупных магнатов, с солидным положением в обществе и — безотказно. Я не верил себе. Стал забрасывать удочку насчет своей карьеры. Клюет! Но уж больно откровенно многие из них лгали, все пытались выставить себя в лучшем свете. Оправдывались — жизнь будто бы не сложилась, потому они и пошли на такую связь со мною — отдушина у них... Собственных супругов ни во что ставили...

Жак увлекался подробностями, смеялся, вспоминая пикантные случаи. Лицо его ожило, помолодело, и он уже выглядел не исхудавшим, износившимся человеком, а мужчиной, полным сил и жизнерадостности.