Взрыв

Он с безразличием смотрел на пробегавшие мимо автомобиля раскормленные пальмы; лениво изогнутыми ветвями они как бы признавались в том, что видели-перевидели многое, пресытились вниманием и щедротами земли, теперь их ничто не интересует и они стоят сбоку дороги только для того, чтобы ими любовались. Потом Гровс обратил внимание на рыжие камни. Они постоянно мельтешили в глазах, обожженные солнцем, сброшенные в сторону, когда прокладывали автомобильную трассу, и потому словно беспризорные, никому не нужные. «Как и на Талуме», — подумал Гровс. Мало ли подобных камней на свете, сколько встречалось их в жизни, но никогда эти действительно никому не нужные глыбы не привлекали его внимания и не вызывали никаких мыслей. «Сколько на свете никому не нужного», — вздохнул он и попытался высчитать время на переезд от одного берега к другому. Он не спешил, а все-таки хотел покончить с этой автомобильной ездой и — покоя бы на берегу, тишины и покоя!

Машина плавно описывала кривые участки дороги. Двигатель работал монотонно и почти бесшумно, его мерное жужжание убаюкивало, и Гровсу, закрывшему глаза, порою казалось, что он в самолете и полет продолжается, что континент будет не скоро, поэтому рано обдумывать первоочередные дела, какими приходится заниматься сразу после встречи с сослуживцами.

Гровса разместили в огромном особняке, увитом зеленью от земли до лоджии во всю ширину стены второго этажа. Он не стал осматривать апартаменты, хотя перед ним открывали то одну дверь, то другую. Выпив черного кофе, посмотрел в окно и, увидев трепещущие блестки на морской глади, сразу решил: «На берег!» Он отказался от услуг на пляже, чтобы никто не мельтешил перед глазами.

Прямая асфальтовая дорожка от особняка привела под туго натянутый на металлический каркас полосатый тент. Здесь стояло плетеное кресло-качалка, на миниатюрном столике в тесную группку сбились разноцветные бутылки с прохладительными напитками, на тарелке поблескивали донышки перевернутых стаканов, на просторной кушетке, накрытой простыней, лежали маска для подводного плавания, лохматое полотенце, халат, на деревянном настиле у кушетки — синие плавники ластов.

Гровс не хотел купаться и равнодушно окинул взглядом всю эту мишуру. Лишь надел на голову взятую из особняка белую широкополую шляпу.

Он не сразу осознал, но почувствовал что-то необычное в эти первые минуты его пребывания на пляже. Лишь когда постоял у самой кромки воды, понял: воздух! В последнее время не доводилось выбираться на Талуме из-под купола научного городка — было не до того. И когда ехал в аэропорт, и в самолете, и опять уже на этом острове — в автомобиле, — везде моторы, машинные запахи, что походило на искусственный воздух под куполом.

Потом, когда прошел вдоль кромки воды, когда будто бы привычным стал свежий морской воздух, он понял: не в воздухе дело. Полностью еще не осознанное беспокойство овладело им. С Талумом, надо полагать, все покончено. Иначе с континента не было бы такой срочной команды о его отъезде. Гровса не волновала судьба Регины, Хаббарта, подопытных солдат, но в своих раздумьях он не мог отделить их от проделанной работы. Все-таки немало ценных результатов осталось на острове вместе с этими людьми. Документов нет, вот что плохо. Если по-хорошему, без спешки, на Талуме многое можно восстановить. Без спешки... Тогда не возникла бы необходимость отъезда.

Чувство благодарности возникло к друзьям на континенте. Побеспокоились о нем, поступили порядочно.

А если все не так, как представляется? Людей, которые совершили преступление против своего общества, это же общество лечит от болезни даже в тюрьме, и даже приговоренных к электрическому стулу... От этой мысли у Гровса заледенело в душе.

Он стоял лицом к океану и будто бы смотрел на едва заметное у края разглаженной воды судно и на разрезанные четким горизонтом кучевые облака. Но ни судна, ни облаков не видел. Неужели было решено сохранить его, как и тех, кому предназначался электрический стул, чтобы в целости представить пред последним моментом жизни? За что?.. Ну, здесь все ясно, документы, русский профессор, подопытный солдат, здесь, конечно, яснее быть не может. Но ведь каждый, буквально каждый, кто на континенте, не гарантирован от неудачи. Так почему же ему, Гровсу, не раз доказывавшему своими делами преданность общему делу и способность свершать эти дела впредь, почему же ему может быть уготована страшная кара? Да нет, чушь это, от переутомления всякое лезет в голову.