Взрыв на макаронной фабрике

– Опять труп?! – совсем по-женски всплеснул руками Тенгиз. – Где ты их берешь, а?

– Сама делаю! – огрызнулась я. – Ты отпечаточки-то сними на всякий случай.

Гогочия страдальчески закатил глаза и выругался по-грузински. Я терпеливо ждала.

– Где? – успокоившись, полюбопытствовал эксперт.

– Что? – не поняла я.

– Не что, а кто! Труп где?

– А-а… Так ведь я уже сообщила. Правда, не знаю, как Филипчук среагировал.

Тенгиз достал из кармана сотовый и быстро набрал номер.

– Филипчук? Гогочия беспокоит. Тебе сигнал о трупе поступал?.. Группу выслал?.. Ага, ясно. А кто сегодня у вас на экспертизе?.. Все, понял, дорогой. Отбой.

– Ну что?! – не утерпела я.

Гогочия махнул рукой и снова запикал кнопками.

– Семеныч, ты? Здравствуй, дорогой!.. Да, я. Узнал, генацвале, молодец! Слушай, вопрос к тебе: ты сегодня на труп выезжал?.. А, сейчас там. Ну, ты мне отпечаточки подгони, лады? Спасибо, дорогой!

Гогочия отключился и победоносно посмотрел на меня.

– Бригада там работает, – обрадовал трупный доктор. – Отпечатки скоро будут. Сравним.

– Отлично! – просияла я. – Ты помнишь, что к вечеру у меня должны быть результаты?

– Так точно, начальник! С тебя компьютер, – напомнил Тенгиз и покинул салон.

Внезапно я почувствовала, что безумно устала. Очень хотелось очутиться в ванной, закрыть глаза и ни о чем не думать.

– Все, дорогая, домой! – громко скомандовала я себе и завела двигатель.

…Мужское народонаселение родного дома встретило меня в полном составе: мрачный и голодный Алексеев, голодный и мрачный Веник, голодный, но еще сохранивший способность вяло улыбаться Рассел и Рудольф. Песик был единственным существом, которое обрадовалось моему появлению. Остальные молчали, как египетские мумии, и буравили меня тяжелыми взглядами.

Почему молчал Ромка, понятно! Бедный супруг явился домой с работы, а ужина, приготовленного заботливой женой, нет. Впрочем, самой жены – тоже. Веник молчал за компанию, это ясно. А вот почему безмолвствовал янки? Может, решил проявить солидарность с русскими мужиками? У них там, в Америке, сплошная эмансипация. Заокеанские мужчины боятся лишний раз глаза поднять на женщин – по судам затаскают за сексуальные домогательства! А у нас слабый пол до сих пор угнетен. Ладно, тогда уж и я поддержу американских женщин в борьбе за свои права и побуду немного феминисткой.

– Мальчики, привет! – преувеличенно радостно поздоровалась я. – Как дела? Ой, а я так устала, так устала! Пойду приму душ, а вы пока над ужином поколдуйте, ладненько? Да, кстати, ничего жирного и тяжелого мне не готовьте – на ночь переедать нельзя. Лучше уж салатик какой-нибудь и кефирчик. Ну, пока, мои сладкие!

Я вытянула губы трубочкой, послала оторопевшим ребятам воздушный поцелуй и скрылась в ванной.

В пенной водичке я наконец обрела счастливую возможность расслабиться и даже, кажется, задремала. В голове то и дело мелькали какие-то мысли, точнее, их огрызки. Собрать их не было никакой возможности, да и желания, признаться, тоже. Из состояния блаженства меня вывел телефонный звонок. Я нащупала рукой трубку радиотелефона, предусмотрительно захваченную с собой, и томно промурлы-кала:

– Слушаю…

– Привет, красавица! – поздоровался Гогочия. Радости в его голосе не чувствовалось.

Я с сожалением вернулась в действительность.

– Привет, Тенгиз. Что новенького?

– Что у тебя с мобильником? – Эксперт проигнорировал мой вопрос. – Звоню, звоню, а телефонная барышня говорит, что ты недоступна.

– Батарея, наверное, разрядилась. Так какие новости?

Гогочия немного помолчал.

– Жень, ты с Ромкой уже говорила насчет компьютера? – вернулся он к волнующей его теме.

– А ты мне о результатах экспертизы доложил? – не осталась я в долгу.

Тенгиз что-то проворчал по-грузински и снова замолчал. Вообще-то Гогочия редко говорит на родном языке. В основном это происходит в минуты сильного душевного волнения или недовольства. Однако в последнее время это стало случаться все чаще и чаще. Придется, видимо, мне выучить грузинский: терпеть не могу, когда не понимаю собеседника.

– Между прочим, это неприлично! – возмутилась я.

– Что неприлично? – опешил приятель.

– Во-первых, ругаться, а во-вторых, ругаться на иностранном языке, которого я не знаю. Но я человек добрый. У меня в груди, как говорил Остап Бендер, бьется большое сердце. Как у теленка. Докладывай, дорогой!

Опять последовала витиеватая грузинская тирада.

– Ой, прости, Жень! – поспешно извинился Тенгиз. – Это я от переживаний.

– Да? – искренне удивилась я. – Надо же, какой ты у нас чувствительный! Я и не знала…

– И ничего не чувствительный! – обиделся Гогочия. – Просто работа эта чертова достала! В отпуск хочу! К морю! У меня мама старенькая…