Взвихрённая Русь – 1990

— Может быть. Я одно не пойму. Почему «кремлёвские трудящиеся» так громко кричат по газетам, по телевизору про любовь к народу? А ты без дурацкого крика повертись в его шкуре, тогда ты не потянешь вожжи на себя. Возьми зарплату-заплату среднего трударя.

— Да! Да!

— Покормись из тех же магазинов, что и мы. Погрейся да подерись в этих очередях. Тогда тебе нечего будет бояться за свою честь. Во всякой душе ты войдёшь в честь. Всякая душа не допустит до тебя даже пылинку. Вон живой пример. Ельцин! Скажи Ельцин: умри. Я не спрошу зачем, тут же брыкнусь. Надо — пожалуйста! А запроси моего конца пан Авось? Извини-подвинься. Я ему встречный счётец выставлю!

— Съезжай с собственных похорон. Вспомнил… 1990-ый. Черный ебилей. Точней, чёрный финиш. К широкому празднованию невыполнения Продовольственной программы, отцом которой был Михаил Сергеевич, Рыжков решил сделать ему приятное. Поехал в Америку, привёз кур. Чтобы хоть как-то подправить провальные торжества да отметить прощание с покойницей Продовольственной программой.

Отвезли этих кур на птицефабрику. Через некоторое время Рыжков говорит:

— Михаил Сергеевич, куры дохнут. Что делать?

Горбачёв подумал и сказал:

— Нарисуй на потолке красный круг.

Нарисовали.

А куры всё не унимаются, дохнут.

Рыжков опять за советом к специалисту номер один по сельскому хозяйству.

— Покрась пол зелёной краской.

Через некоторое время снова Рыжков бежит к Горбачёву. Рапортует:

— Все куры, Михал Сергеич, подохли.

— Жаль, — поскрёб Горбачёв затылок. — А у меня ещё столько идей!

— Нy-к спроси, куда эта старая тля в белом чепчике прёт, как танк, без очереди?

— Да эт, вижу, ум, совесть и честь нашей эпошки прёт. По спесивой закормленной роже вижу.

— Да, ум! Да, совесть! Да, честь! Старый большевик вам не тля!

— Хуже! Охолонь, тухлый большевичок. И дуй в очередь!

— Да, да. В очередь!

— Это теракт… Тогда б за это не миндальничали… Это неуважение к нашему возрасту!

— А за что ваш возраст поважать? За эти пустые полки? За те восемьдесят миллионов, которых вы, коммуняки во главе с «верховным жрецом», поклали?

— В тридцать седьмом моих отца-мать, деда… Можь, ты, вша, и стрелял? Молодец Гаврюша Харитоныч![51] Кажется, уже сдёрнул старых большевичков с привилегий. Полезли к общему котлу.

— Топай, топай, душман, в общую очередь. Без очереди можем выдать тебе только тапки под цвет твоей белой шляпки.

17

С каким ускорением мы должны шагать,

чтобы уже в этом веке перейти от слов к делу?

А.Климов

— Наверно, голосуют… Эх, Ельцин…

— Да. Без Ельцина и русскому и России крышка. А ну выберут Власова?

— Эту марионетку из политбюро? Он же умолотил Россию в гроб. Заколотит крышку и схоронит.

— За этой же гадой тупомозглые комбаре. Позахватили кругом все кочки. Бедному кулику негде и сесть.

— Сядет! Не выберут нашего Ельцина — получат один сплошной Чернобыль «от моря и до моря».

— Во Человечище! Гнули, ломали, топтали, брехали, в клевете топили — Он только сильней! Он только чище! Богатырь из сказки!

— Жутко! За что эта косорылая знать во главе с генсэксом устроила всю эту гнусь? Только за то, что осмелился выступить за истинную Перестройку? Ну, сказал, давайте кончать топтаться на месте, давайте кончать болтать, может, к делу перейдём? — и готовый почти враг народа! Вот мы шестой год, так сказать, перестраиваемся. И кто громче всех про перестройку тарахтит? Ген! «Мы вершим революцию в революции!» Понимай: демагогию в демагогии! «Наш путь развития уникальный!» Надо же? Оказывается, безответственнейшая болтушенция — величайшая уникальность. «Надо достойно пройти этот крутой перевал в истории страны!» «Перестройка вступила в полосу серьёзныx испытаний». Коренной перелом! Коренной перелом! За дальнейшее углубление перестройки! За ещё более дальнейший подъём углубления перестройки! За!.. Господи! Да что это? Неужели перестройка — это яма, которую без конца надо углублять? Эта яма может стать могилой. И стала! В этой могиле за годы так называемой перестройки похоронены останки нашей человеческой жизни. Если ты мог в «застой» худо-бедно одеваться, худо-бедно питаться, то в «перестройку» всё это переплавилось в невозможную мечту. Всю странёшку посадил на карточки!

— Что посадил, то посадил… Молодость я начинал с карточек в войну. Карточками и кончаю жизнь. Карточное колесо… Ни войны, ни мору нету, а карточки есть. Да и между карточками всё призывали: потерпите, потерпите! Первые сто лет будет трудновато, а там всё наладится. Будет всего широко! Авось добежим до светлого будущего. До-бе-жа-ли… До-жи-ли… Что же так, люди? Игде мы самим себе пакостим?

— Може, мы не на тую стёжку марахнули в семнадцатом? Можe, возвернуться? Да подумать? Да подразобраться? Так партейно-перестроечная фанфарония вернуться не даёт!