Взыскующие града

<…> Я только что встал, напился чаю и намерен посвятить сегодняшний день долце фарниенте[774]. К сожалению, у меня чуть-чуть побаливает голова и фарниенте не обещает быть долце. Впрочем и фарниенте довольно относительное, ибо, во-первых, в четыре часа у меня свидание с М<аргаритой> К<ирилловной> в "Моск<овском> Ежен<едельнике>", во-вторых, целый ряд писем: нужно написать Вашим, Гехтману, Волжскому, Аскольдовым. <…> На суде был и Саша. Он бы неотразим в своем форменном сюртуке[775]. На злые вопросы прокурора он отвечал с столь очаровательной улыбкой, полной христианского милосердия и невинности, что даже прокурор перестал сердиться. Саша уехал вчера. Мы с ним виделись несколько раз, и я счастлив, что раны в наших отношениях окончательно затянулись. Мне даже было положительно приятно видеться с ним. Все плохие чувства исчези совсем. После суда с Сашенькой мы отправились к "крокодильше"[776]. Она оказывается так волновалась, что у ней, как у Степана Трофимовича[777], было что-то вроде холерины. У ней есть прекрасный дар радоваться за других. Если Булгаков волновася бесконечно больше меня, то Надя бесконечно больше меня обрадоваась моему оправданию. С апельсинами в руках я возлег отдыхать, а Саша с Надей стали нежно ворковать… на тему о том, какие костюмы носили в средние века. По поручению Тани, Надя одевает куклу для какой-то благотворительной лотереи. Саша обнаружил величайшие познания в истории женской моды <…>

178.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <3.04.1910. Москва — Тифлис>

3 апреля 1910 г.

<…> Глухо доносятся вести. Глухо ложатся на сердце, а сердце мое полно каких-то страшных переживаний, тоже глухих и тайных. Но, Боже, разве душа моя не трудна для меня самого? Психика моя стала беспокойнее. Последние дни мне не хочется сидеть дома, и я все шатаюсь. Но это все пустяки. Вчера я ходил в Университет и подал прошение в факультет о вступительных лекциях. Мне было страшно. Душа моя мятется. А внешние рамки жизни, кажется, определяются,—кажется почва под ногами становится действительно твердой и прочной. Во всяком случае в конце апреля и в начале мая читаю две лекции. Факультет возбуждает ходатайство о заграничной поездке. С осени я должен буду читать какой-нибудь курс в Университете или по крайней мере поведу практические занятия хоть один час в неделю. Это уже определенно. Вероятно к весне поездка определится. Все это хорошо. Все это так соответствует моим планам. Декан ко мне форменно благоволит. Лопатин не только благоволит, но и всем рассказывает о моих "дарованиях" и о моем необыкновенном экзамене. Я уже слышал об этом из разных концов. А душа моя все же тоскует и тоскует. Позавчера виделся с М<аргаритой> К<ирилловной>. Говорили о шрифтах, о форматах, о бумаге и все для издательства. Затем, кончив об этом, помянули Лидию Дмитриевну и поговорили о Белом, Иванове, теософии, "розенкрейцерах-мусагетчиках". М<аргарита> К<ирилловна> несомненно выигрывает при ближайшем знакомстве. Мне кажется, я начинаю уже нащупывать в ней душу. Во всяком случае, теперь разговаривать с ней мне бывает приятно. А раньше приятности я, правду сказать, не ощущал.

179.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <6.04.1910. Москва — Тифлис>

6 апреля 1910 г.

<…> Я опять в спокойном состоянии, только вот что-то болит голова. Я тебе поэтому буду мирно рассказывать всякую всячину <…> Я уже давно собирался ехать в Посад и решил ехать в воскресенье, то есть позавчера <…> Полоса трагических переживаний у Павлуши, если не кончилась, то во всяком случае кончается[778]. У них мирно и благорастворенно. С Павлушей (его Васеньки не было) мы вечер провели очень хорошо. Он остригся, опять стал прежним Павлушей, простым и естественным, — мне дорогим. У него масса работы, еще больше замыслов все более грандиозных и интересных. Беседа с ним меня освежает. Вспоминается далекое и милое общение с ним "на заре туманной юности", когда мы глухо сталкивались и влеклись друг к другу еще "себя не познавшие"[779].<…>