Взыскующие града

Я все думаю и представляю тебя, как ужасно быть где-то в холодной загранице, а здесь все кипит, а ты там неизвестно почему. Тебя все любят и ужасно жалеют, что ты мог бы выступить сразиться или что-нибудь разузнать. Ну, да что же делать!

262.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[1022] <1911>

<…> Надеюсь, что Бог пошлет, чтобы все в моей жизни так сложилось, чтобы выйти на ясный путь свободы и выйти цельной, светлой и радостной. Найти дело и отдаться ему всей душой!

<…> Основа для меня ясна. Она та же, что мы делаем. Должен быть Христос —любовь, должно быть дело — работа, должна быть Россия — вся ее живая красота и сила. <…>

263.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[1023] <11.02.1911. Москва — Тифлис>

11. 2. 1911. ТИФЛИС ДИДУБЕ ЭРН

- ОПРАВДАН-

264.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <12.02.1911, Москва — Тифлис>

12 февраля 1911 г.

<…> Вчера отправил тебе телеграмму, а сегодня, только что встав (в 12 часов!), сажусь тебе за письмо. Прости, что не писал тебе эти дни. Во-первых, бегать пришлось неимоверно (для суда), во-вторых, ты знала мое основное настроение и отношение к суду, т.е. о чем было еще писать, когда вся наша жизнь ставилась на карту <…> Теперь это все уже в прошлом, но как тяжело было вчера. Этот суд совсем не был похож на прошлый. Когда я приехал с Булгаковым (настолько неимоверно волновался), Сытин[1024] просил меня: "Уезжайте, сегодня такой состав суда, что мы пропадем!". Но я уже заявился судебному приставу и кроме того твердо решил или сесть, или кончить эту канитель неопределенности и ожидания. Сытин был готов подействовать на пристава "по-своему"[1025], но я настоял. Председательствовал не Разумовский, а Циммерман. Тот был красив и корректен, а этот сущая обезьяна, к тому же рамолли[1026]. Но это было бы еще полбеды. Рядом с Циммерманом сидел Шадурский[1027], человек, по рассказам, чудовищно и сладострастно жестокий. Я рассказам не очень верил, но с первого же взгляда на Шадурского почувствовал, что все, что говорили о нем, правда. Он вошел в залу суда, нагло улыбаясь и цинически презрительно глядя на нас всех, как на какую-то шушеру. А на меня и Сытина он смотрел сладострастно, как гастроном на двух жирных устриц, сейчас долженствующих очутиться в его желудке. Во все продолжение разбирательства он непрерывно вмешивался, поддевал вопросами, нагло старался внедрить в сознание судей, что мы просто ловкие жулики. Он протестовал против рассмотрения судом моих сочинений (прокурор не протестовал), протестовал против прочтения отзыва Лопатина, словом, вел себя самым неистовым и, главное, активным образом. Вместо простого разбирательства и вникания в сущность дела, как было в прошлый раз, получилась ожесточенная, внутренно напряженная борьба. В этой борьбе стушевалось даже показание Булгакова, и несомненно сыграл большую рольотзыв Лопатина, который мы решили захватить на всякий случай. Фальковский[1028] говорил недурно, но не в нем было дело, а в чем-то другом. Из семи судей (три сословных и 4 судьи) три почти наверное за нас (судя по тому, как они держали себя), и три безусловно против нас. Получалась напряженная коллизия: убедит ли четвертого господин Шадурский или не убедит?

Без двадцати три (дело началось в 11ч.) судьи наконец удалились для совещания. И представь, совещались почти два часа. Мне непосредственно чувствовалось, что Шадурский агитирует и действует. Когда после часового напряжения они все еще не выходили, служитель пошел подсмотреть и увидел, что завтракать они давно кончили и усиленно заняты обсуждением. У бедного С<ергея> Н<иколаевича> глаза ввалились от волнения и напряжения. Тесленко[1029] определенно говорил, что будет осуждение, я внутренно молился, и вдруг половина пятого выходит суд и объявляет нас по суду оправданными. Вот уж стало легко! <…> У меня было такое чувство, что я проскочил над бездной <…>

265.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[1030] <13.02.1911. Москва — Симбирск>

13 февраля 1911 г. Москва.

Дорогой Александр Сергеевич!

В начале марта вернется Григорий Алексеевич, который уже выздоравливает, и тогда рукопись будет Вам послана. Она, конечно, цела, но все бумаги у него под замком, и, если вы будете настаивать, я попрошу А.С.Петровского произвести это расследование, но лучше, если можно, подождать.

Мой приятель — Волков из Нерви уже возвратился, поправившись.

О переводе для Вас буду думать, но очень трудно, разве только счастливым случаем может попасться, по естествознанию-то особенно трудно мне. Я все-таки буду ждать от Вас статьи о Соловьеве, хотя то, что Вы сообщаете о своей занятости, к тому не располагает. Но ведь статья м<ожет> б<ыть> и невелика, и в немногом можно сказать многое. Напишите, как же устроились с поездкой жены, и не могу ли я быть полезен для Вас?