We were the Champions...(СИ)

Когда более безопасный для здоровья (на самом деле просто таким кажущийся) способ не помогал, в дело вступали различные стимуляторы и расслабители. Одними из них были наркотики, но Даниил отмел эту мысль с ярой ненавистью и сильным отвращением. В конце концов, все его проблемы были как раз из-за наркотиков (ну и частично из-за соседа). Оставался алкоголь. Он не бросался на бутылку при первой возможности. Она просто появилась в его жизни, на кухне, на его столе. Он не пил до посинения или до того сознания, в котором начинаешь ощутимо плыть и воспринимать реальность немного иначе, в котором не было больших проблем, лишь ма-а-а-аленькие проблемки. Нет, такого не было. Он просто позволял себе на несколько бокалов, глотков больше, чем это делали празднующие победу или еще какое-нибудь важное событие друзья и просто знакомые ему люди. Но с хандрой и депрессией это бороться не помогало, скорее этот способ давал возможность потонуть в самобичевании и чувстве собственной никчемности и ненужности.

В конце концов его жуткое, безрадостное состояние, которое уже давно перешло в тяжелую депрессию, заметили сначала близкие друзья и однокомандники, а после и остальные. И после, где-то в середине сезона, к нему подошел главный тренер вместе с врачом и предложили ему отдохнуть, смутно надеясь, что все причины в недосыпе, хотя знали, что дело не в этом.

— На тебя смотреть жалко, Дан. Иди отоспись и возвращайся прежним. — тогда вежливо не допустили его к тренировке, прикрываясь его ужасным внешним видом.

Они не могли понять, что прежним он не станет никогда. Этот случай сильно повлиял не только на его карьеру в сборной, но и на самого Акинфеева, заставляя его сердце каждый раз в ужасе замирать от любого, даже мимолетного упоминания наркотиков.

Но при всех страданьях что-то заставляло его включать раз за разом трансляции матчей, садиться на диван и наблюдать за игрой с вялыми и бессмысленными попытками смириться с той горечью, что ощущалась, как только его взгляд падал на телевизор. Акинфеев считает, это мазохизм. Самая извращенная форма мазохизма, которую он мог только представить себе. Он прожил двадцать шесть лет с мыслью, что ни за что не будет играть в сборной, если ее вдруг соберут. Он большую часть своей жизни ненавидел национальные команды. Сборная отняла у него его отца. Его отец предпочел защиту чести страны им с матерью и сестрой. Он презирал одну лишь мысль, что он когда-нибудь наденет футболку национальной команды. И что теперь? Он загибался от горя перед телевизором, транслирующим матч, из-за того, что он теперь гарантировано не наденет футболку этой команды! Ему нужно было окунуться в это море горя и жалости к самому себе, ему было необходимо прочувствовать собственное бессилие и никчемность. Чертов мазохизм! Даниил видел мазохизм и в том, что он считал количество месяцев и матчей, что сборная сыграла без него. Но все мы в какой-то степени мазохисты. Ведь голодающий думает о еде, жаждущий о воде, устающий об отдыхе… Так и Акинфеев думал о сборной.

Тем не менее, жизнь не потеряла свои краски, а мир не рухнул. Он влачил свое жалкое существование, пока все остальные вокруг наслаждались каждым мгновением. От радостных лиц на улице становилось до ужаса противно, и он перестал выходить из квартиры без надобности. Однако подобное заключение (добровольное, нужно отметить) не продлилось дольше двух недель. Его растормошили друзья, завалившиеся к нему на ежемесячную халявную попойку. Они же заставили его открыть глаза и убедиться, что никакой катастрофы не случилось. Это помогло выглянуть из-за крепости депрессии и несчастья, что он возвел возле себя. Только выглянуть, но с каждым днем депрессия отходила все дальше, а несчастье перестало мешать радоваться тому, чему он радовался в прошлом. Друзья были не единственными, кто старались вытянуть его из того моря, в котором он яростно топился. Мама и Ева названивали каждый день, пока он находился за решеткой. Ответить он не мог, этим еще больше пугая и нервируя их. Но как только он прочувствовал вернувшуюся свободу, Даниил позвонил им. Они долго что-то радостно, гневно и грустно щебетали ему в трубку, мешая объясниться. Кое-как прояснив ситуацию, Акинфеев был вынужден выслушивать искренние соболезнования. Они звонили еще несколько раз, но он смог, на свое удивление, убедить их в том, что он в порядке.