Читаем Weird-реализм: Лавкрафт и философия полностью

Этот пассаж еще один отличный пример долгожданного сократического объединения комического и трагического. Комедия здесь разворачивается сразу на двух уровнях, Во-первых, сам факт того, что Уилмарт, заметив значительные отличия последнего письма Эйкли от предыдущих, все же имеет глупость отправиться в Братлборо и даже взять с собой все драгоценные вещественные доказательства. Это, возможно, самый яркий случай, когда Лавкрафт позволяет читателю быть проницательнее своего рассказчика и увереннее в реальности угрозы и хитрости пришельцев, чем Уилмарт. Мы, читатели, чувствуем себя детьми на школьном кукольном спектакле, когда кукла принца появляется на сцене и говорит: «Пойду-ка я прилягу поспать в лесочке», а дети тщетно кричат: «Нет! Нет! Не ходи в лес!», потому что мы видели, как злой дракон забрался в лес и устроил принцу засаду. В этом отношении Уилмарт комичен, хотя то, что он найдет в доме Эйкли, будет совершенно не смешным.

Во-вторых, комичны доведенные до абсурда высокопарные и манерные формулировки этого пассажа. Хотя и возможно, что университетские преподаватели литературы более чувствительны к стилистическим вариациям письма, чем обычные люди, это слишком тонкий момент, чтобы принимать его за данность, как будто бы речь шла об умении жонглировать или хорошо готовить чили. Можно было бы поставить под вопрос не только способность конкретного индивида «отметить глубокие различия в строении самых простых фраз и в общем ритмическом рисунке письма», но и саму возможность определенного суждения по этому поводу. Точнее, это не совсем «бессмысленное» утверждение, а нечто, напоминающее требование увидеть своими глазами цвет, который является цветом только по аналогии. Индивидуальный стиль письма обычно характеризуется определенной совокупностью отличительных черт, но здесь отношение между стилем и его особенностями нарушается. Наблюдатель обнаруживает «глубокие различия» в «общем ритмическом рисунке», ассоциируемом со стилем Эйкли. Но по иронии мы, читатели, оказываемся еще чувствительнее Уилмарта: прочитав такое письмо, мы бы ни за что не поехали в Братлборо. Как, вероятно, подозревают читатели, Эйкли был схвачен или подчинен пришельцами и письмо было напечатано на машинке (впервые) именно потому, что эти создания или их прислужники-люди не могли убедительно подделать почерк Эйкли.


47. Мрачные секреты и незапамятные обычаи

«Когда мы выехали из Братлборо, мое нервное напряжение и мрачные предчувствия только усилились, ибо затерянный в дымке гористый пейзаж с подступающими к шоссе грозными лесными чащами и гранитными утесами смутно намекал на мрачные секреты и незапамятные обычаи, которые могли оказаться враждебными к человеку» (WD 454; ШТ 352 — пер. изм.).

Лавкрафт — искусный пейзажист, хотя по очевидным причинам его цветовая палитра ограничивается тёмными тонами. В травелоге, открывающем «Ужас Данвича», в антарктических сценах «Хребтов безумия» и в описании окруженного болотами Инсмута виден дар Лавкрафта представлять определенные географические локации как подходящие места для надвигающегося ужаса. Но ничто в его повестях и рассказах не намекает на буквальную связь между первыми и вторым. Безжизненные ландшафты сами по себе не испытывают тлетворного влияния иномирных существ, если только это не превращающее все в пыль заражение цветом извне. Нет, его ландшафты просто представляют угрожающий фон для событий, которые вскоре должны развернуться.

Вышеописанный ландшафт даже более лавкрафтианский, чем обычно. Вермонтский сельский пейзаж «затерян в дымке», что приводит к нервному напряжению и мрачным предчувствиям. Подступающие гранитные утесы «смутно намекают» на что-то, а именно на «мрачные секреты» и «незапамятные обычаи», которые в свою очередь могут оказаться враждебными, а могут и не оказаться. Если попытаться испортить этот пассаж, то мы уже неоднократно делали подобное с помощью излишней буквализации, заменяя смутные намеки конкретными, но в итоге разочаровывающими подробностями. Ради разнообразия мы можем попытаться испортить данное описание другим способом. Одна из умалчиваемых особенностей этого описания в том, что Уилмарт оказывается на одном уровне неведения с читателем. Холмы на что-то намекают, но никто из нас не знает, на что именно. В других местах — например, когда Уилмарт принимает безрассудное решение отправиться в Братлборо по просьбе псевдо-Эйкли, — Лавкрафт позволяет читателям быть умнее рассказчика. Но что точно никогда не сработало бы в лавкрафтовском мире, так это рассказчик, знающий больше читателя. Возьмем, к примеру, такое стилистическое извращение: «Я прекрасно знаю, на какие мрачные секреты намекают подступающие к шоссе грозные лесные чащи и гранитные утесы. Но я не собираюсь делиться этой информацией с читателем». Трудно представить что-то менее лавкрафтианское по тону, чем этот тщетный и бессильный снобизм.


48. Едва ощутимая ритмичная вибрация

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука