Weird-реализм: Лавкрафт и философия

В этом отрывке происходит много интересного, но для наших целей подходят только два момента. Первый — очень хороший пример отделения качества от объекта. Ни одно из существ нельзя разглядеть издалека, но их воспринимаемые свойства уже здесь, в нашем распоряжении; они намекают на подлежащую реальность, управляющую ими. Далеко на юге различим яркий блеск лунного света, сопровождающийся колыханием и даже звуком. Ужас вызывают не сами качества, а, скорее, то, от чего они, по нашему заключению, отделены — от толпы преследователей со всеми их собачьими повадками. Второй момент — объект, который мы наблюдаем с такого большого расстояния, будет не совокупностью отдельных чудовищ, а только их массой в целом. Колышется и поблескивает масса, а не отдельные существа, недоступные для наблюдения. Так что и звук не может принадлежать отдельным существам. Это наводит на тревожные размышления о психологии толп или о цели, воплощенной в физическом существовании человеческой массы, когда одно тело разделяется между многими. Нельзя разглядеть этот объединенный объект-массу, даже если он находится прямо перед нами, наоборот, вблизи он еще менее доступен для наблюдения, поскольку на таком расстоянии наш взгляд запутается в многообразии признаков отдельных существ.

Когда рассказчик дает описание массы вблизи — «я видел их, скачущих, прыгающих, клокочущих, квакающих, марширующих бесконечной колонной в призрачном сиянии луны, точно в зловещем уродливом танце фантастического кошмара» (SI 646; МИ 369), — эффект получается не таким выразительным, как в пассаже выше. Вся вторая половина предложения лишь добавляет остроты тому, что уже выражено в перечислении «скачущих, прыгающих, клокочущих, квакающих». Эта фраза — мастерская лавкрафтовская конъюнкция или дизъюнкция в зависимости от того, считаем ли мы, что каждое из этих действий относится к подгруппе чудовищ или все это — разнообразные движения каждого из существ.

Сны в ведьмином доме

«Сны в ведьмином доме» — единственный из старших текстов Лавкрафта, помимо «Ужаса Данвича», в котором повествование ведется от третьего лица. Поэтому в нем избран более спокойный и холодный тон по сравнению с другими произведениями. Лавкрафт пробует себя в области сказаний о новоанглийских ведьмах, успешно совмещая этот жанр со своей расширяющейся мифологией. Уолтер Джилмен, студент Мискатоникского университета, снимает комнату в доме в Аркхеме, где несколько столетий назад жила ведьма Кеция Мейсон. Университетский курс Джилмена охватывает широкий спектр дисциплин: неевклидову геометрию, квантовую теорию и фольклор. Но впоследствии выясняется, что эти сферы тесно связаны, поскольку ведовство — это более быстрый путь к истинам, которые смутно выразили прорывные открытия в физике и математике начала XX века. Кеция и ее отвратительный фамильяр — крысоподобное существо по кличке Бурый Дженкин — часто посещают Джилмена во сне, сопровождая его во множестве путешествий по местностям, предположительно расположенным в других измерениях. Кеция и Бурый Дженкин с нескрываемой страстью рассказывают о неимоверно рослом чернокожем человеке по имени Ньярлатхотеп, которого случайный свидетель мог бы принять за африканца, хотя черты его лица типично европеоидные. В действительности Ньярлатхотеп не просто необычный человек, но одно из самых жутких существ, упоминаемых в «Некрономиконе».

Ночные приключения Джилмена приводят к отставанию в учебе, тем не менее сопровождающемуся быстрым прогрессом в изучении неевклидовой геометрии. В конце рассказа студент тщетно пытается предотвратить заклание ребенка во время гротескной вальпургиевой ночи, происходящей в некоем непознанном абстрактном пространстве. Ему удается столкнуть Бурого Дженкина в черный треугольный провал, но отвратительное мелкое животное не умирает и вскоре получает возможность отомстить. Однажды ночью Бурый Дженкин вгрызается в тело спящего Джилмена, пожирает его сердце и выбирается из грудной клетки с противоположной стороны.

76. В высшей степени передовые изыскания

«[Джилмену] непременно нужно было попасть туда, где в силу каких-то неизвестных ему обстоятельств пожилая городская обывательница из семнадцатого столетия была наделена — вероятно, неожиданно для нее самой — способностью проникать в такие глубины математики, какие, быть может, были недосягаемы для в высшей степени передовых изысканий Планка, Гейзенберга, Эйнштейна и Де Ситтера» (WH 656; ВД 232-233 — пер. изм.).