Wo alle Strassen enden (СИ)

Готтфриду показалось, что Алоиз выдохнул с облегчением. Он и сам знал, что друг его не понимает и даже, наверное, осуждает: Готтфриду предлагали новенький “Опель”. Но, как выразился Алоиз, “чудак Готтфрид уперся и взял двенадцатилетнюю развалюху”. Готтфрид был не согласен с другом: да, пусть в пятом году выпуск флюквагенов только-только поставили на поток, до Великой Катастрофы — и Великого Обнуления — флюквагенов вообще не существовало, а все машины ездили по земле на колесах. Готтфрид помнил это время с трудом, хотя уже ходил в школу, когда все случилось. В один класс с этим педантом Алоизом.

А теперь этот самый Алоиз — неисправимый педант и по совместительству его лучший друг — сидел на пассажирском сидении его старушки-“БМВ” и нервно смотрел то на часы, то на спидометр. Видимо, он боялся двух вещей: опоздания на работу и выволочки, которую могли устроить Готтфриду за превышение скорости.

— Ну хорошо, — пробурчал Алоиз. — А то я уж был готов поспорить, что эту развалюху собрали еще до Великого Обнуления.

Готтфрид только усмехнулся — он слишком привык к таким шуткам приятеля. И снова налег на акселератор.

Без двух минут восемь они уже спускались на огромную светлую посадочную платформу Естественно-Научного Центра. На белоснежной стене красовалась огромная каменная мозаика со свастикой и портретом фюрера.

— Вот видишь, — Готтфрид швырнул свой шлем на сидение. — Мы вовремя. А ты переживал.

— Эх, лучше бы мы, как раньше, в Мюнхене, жили бы в одной казарме, — протянул Алоиз.

— Тогда бы тебе пришлось будить меня каждое утро, — парировал Готтфрид и усмехнулся.

— Ну пришлось бы, — философски отозвался Алоиз. — Но не было бы риска опоздать или нарваться на воздушную полицию.

— Ладно, поборник дисциплины, — кивнул Готтфрид. — Опоздаешь еще. В обеденный перерыв поговорим.

Он пружинисто зашагал в сторону ворот с моргающей над ними красной лампочкой.

— Веберн, — прошипел появившийся будто ниоткуда высокий молодой человек с пронзительными голубыми глазами и густыми светлыми волосами — одним словом, вылитый готический ангел. Откуда взялось это определение, сам Готтфрид помнил смутно, но, похоже, что откуда-то из босоногого детства. — А ты, никак, опаздываешь?

— Штайнбреннер, — Готтфрид растянул губы в усмешке. — Что же заставило тебя покинуть вахту? Ты забыл новый код? Тебе задали вопрос, для ответа на который нужно подумать, и тебе пришлось спешно искать помощи у кого-то, кто это умеет?

— Заткни свой грязный рот, — прошипел Штайнбреннер, глядя на Готтфрида сверху вниз. — Я вообще не понимаю, почему тебя вместе с нами перевели в Берлин, а не, скажем, в котловину, где обрабатывают плутоний, или что-нибудь в этом роде. Твое происхождение…

— Достаточно хорошо для Партии, ангелочек, — пожал плечами Готтфрид. — Ты отрываешь меня от работы для того, чтобы сказать мне, где мое место? Или у тебя есть еще что-то?

— Есть, — Штайнбреннер кивнул. — Мой отряд нашел на окраине Берлина, внизу, некоторые доказательства того, что послужило причиной Великой Катастрофы. Мне велели привлечь тебя как эксперта. Хотя я бы предпочел работу хоть с самым вонючим евреем из котловины работе с тобой, Фридляйн.

— Есть распоряжения сверху относительно того, когда мы отправляемся вниз? — Готтфрид сжал разом вспотевшие руки в кулаки — лезть вниз в компании Штайнбреннера ему не хотелось.

— Сам зайди и все узнай, — огрызнулся Штайнбреннер. — Я тебе не пес на побегушках.

Штайнбреннер развернулся и чеканной походкой направился к другому входу. Готтфрид тяжело вздохнул, приложил карту-пропуск к магнитному считывателю и поплелся внутрь. Настроение после разговора с Штайнбреннером упало, перспектива лезть вниз только тяготила, а теперь ему предстояло еще и тащиться к координатору всей научно-исследовательской деятельности, хауптберайхсляйтеру(2) Малеру. Малер был человеком старой закалки, пережившим Великую Катастрофу, и в современных технологиях, по мнению Готтфрида, разбирался не больше, чем свинья в апельсинах. Тот уже неоднократно заставлял его переписывать отчеты — и это при том, что в Берлин их перевели без году неделю как! И, как назло, перевели их троих: его, Берга и Штайнбреннера. Штайнбреннера, как единственного женатого, разумеется, вместе с супругой. Хотя Готтфрид бы предпочел, чтобы их перевели вдвоем с Бергом: Штайнбреннер не давал ему проходу со школьной скамьи и даже спустя столько лет никак не отставал. При воспоминании о школьном прошлом Готтфрида бросило в дрожь — он тут же принялся думать о чем угодно другом. Например, о том, что удивительно, что Штайнбреннер оказался таким ретроградом и вообще женился — подобные семьи уже давно считались анахронизмом и пережитком. Дети все равно воспитывались в специальных Центрах, да и не всегда даже женатые пары проходили ценз на размножение.