WOAS. Этот безумный мир (СИ)

Между Ханной и братом пропастью пролегли десять лет, за которые она выросла и из забавной, неуверенной в себе пышечки превратилась в настоящую красавицу. А Кэс… В детстве он для Ханны был героем, ее спасителем и ее божеством, а теперь же это был мужчина с колючим, внимательным взглядом, с легкой небритостью и в вечно мятых рубашках, в котором очень смутно угадывался тот, кто дул на ее разбитые коленки и целовал ее перед сном в лоб.

— Ты меня избегаешь, да?

Ханна вздрогнула, когда голос брата раздался у нее за спиной.

Она была уверена, что мама уже спит, а Кэса нет дома: он вечно пропадал где-то ночами напролет, и потому самозабвенно копалась в холодильнике, не беспокоясь о шуме, который создает.

— С чего ты взял? — с набитым ртом поинтересовалась она: это была индейка, чертовски нежная и вкусная, и Ханна хотела сделать с ней сэндвич.

— Ты все время сбегаешь, когда я вхожу в комнату, — пожал плечами Кэссиди, ненавязчиво приближаясь. — Почти не говоришь со мной, и обняла меня всего один-единственный раз…

— Я просто не особенно сентиментальна, — попыталась отшутиться Ханна. Ей было неловко находиться с Кэссиди наедине, особенно когда он стоял совсем близко. Совсем не брат чудился ей, совсем не сестринские чувства пробуждались от этой провокационнной близости. Это было неправильно, гадко, странно, но ее разум никак не желал принять этого мужчину как близкого родственника.

— Ты меня боишься, или что? — Кэссиди нахмурился, шутка на него не подействовала, он явно хотел расставить все точки над i. — Ханна… Ты считаешь меня чужим?

Как же в точку, хотелось сказать ей. В самую чертову точку, Кэссиди! Но вместо этого она сказала:

— Нет, что ты… Я просто… Просто… Мы так давно не виделись, и я уже не та малышка, которая постоянно висела на твоей шее, брат. Теперь мне это не нужно, я… Не фанатка телячьих нежностей больше.

И если ты обнимешь меня, то я невольно начну анализировать каждое твое движение и искать скрытый сексуальный подтекст — этого она не прибавила, конечно.

Но Кэссиди, кажется, и в сам понял это.

Он снова смотрел на нее слишком пристально, слишком жадно — этот взгляд она то и дело ловила на себе, и взгляд этот смущал, дизориентировал, пугал. Не так брат должен смотреть на сестру.

— А помнишь, как в детстве ты плакала из-за того, что этот ушлепок Джейсон обзывал тебя коровой? — внезапно спросил Кэссиди, и Ханна невольно улыбнулась.

— Да уж, как такое забудешь… Он сказал, что я такая жирная, что на мне никто и никогда не женится. Вот козел.

— Я потом его отмутузил, — хмыкнул Кэссиди. — Сукин сын клялся, что больше и слова плохого тебе не скажет.

— А он и не сказал, — подтвердила Ханна. — Я знала, что ты ему врезал. Но на самом деле чаще вспоминала не это, а то, что ты сказал, когда утешал меня.

— Что я сам женюсь на тебе, если никто не захочет? — мягко рассмеялся Кэссиди, и Ханна, отбросив смущение, порывисто обняла брата и спрятала лицо у него на груди.

— В детстве такие вещи кажутся нормальными, — пробормотала она. — Ну, я и за папу замуж собиралась, помнишь?

— Ты была очень любвеобильной девочкой, — согласился Кэс весело. — И особенной, Ханна. Для меня.

— Я скучала по тебе, Кэс… Но я, кажется, больше не умею любить тебя так, как раньше, — проговорила Ханна, чуть отстраняясь и поднимая лицо, чтоб взглянуть брату в глаза. — Честно, Кэс… Мне так неловко, но…

Кэссиди нежно коснулся ее щеки пальцами, и Ханна невольно закрыла глаза. Эта ласка была такой интимной, такой волнующей, и она ощущала себя такой хрупкой в объятиях брата… Это было так волшебно и так порочно одновременно.

— Я всегда знал, что мы найдем путь друг к другу, Ханна. Ты и я, — прошептал Кэссиди, его дыхание опалило Ханне висок, она так разомлела и настолько поддалась очарованию момента, что очнулась лишь тогда, когда губы Кэссиди мягко накрыли ее собственные в совсем не родственном поцелуе.

— Это безумие! — выпалила девушка, отталкивая брата. — Никогда больше, Кэс! Никогда, ты понял?!.

Она бросилась к себе в комнату, позабыв о сэндвичах с индейкой и вообще обо всем на свете, кроме как о том, что она — чудовище, трепещущее от поцелуев родного брата.

Ее тошнило всю ночь, буквально выворачивало наизнанку, и к утру Ханна уже подумывала о том, чтобы вызвать себе скорую, как наконец все прояснилось.

Она слышала об этом прежде — об этой редкой, странной болезни, которая в большинстве случаев заканчивалась летальным исходом.

Кровь и соцветия — ханахаки притаилась прямо у нее в груди и откашлялась белоснежными лепестками с алыми прожилками, символизируя ее запретную любовь к Кэссиди. Ее смертный приговор был прекрасен и изящен — романтичным девочкам о таком только мечтать. Но Ханна не мечтала, Ханна была в ужасе, Ханна хотела жить, хотела быть счастливой, Ханна хотела…

Комната Кэссиди находилась рядом, и Ханна остервенело колотила кулаками в дверь, а в кулаках были зажаты белоснежные лепестки: как доказательство греха и как мольба о помощи. Кто же поможет ей теперь, если не ее герой?..

— О, Ханна, что за шум? — мама, выглянувшая из своей комнаты, казалась расстроенной.