XX век Лины Прокофьевой

Мира Мендельсон пишет, что с осени 1939 года Лина Ивановна знала об их отношениях. Будто бы Сергей Сергеевич сказал Лине Ивановне серьёзно обо всём. Мира сетует на тяжёлые сцены, которые происходили в доме Прокофьева, «трудные разговоры». Она пишет, что постоянно видела Лину Ивановну в театрах и на концертах, потому что Сегей Сергеевич хотел, чтобы она, Мира, слушала его музыку. «С одной стороны, Лина Ивановна убеждала Сергея Сергеевича в том, что это чувство – блажь, с другой, требовала прекращения наших отношений. Как это всё было тяжело!»

Хаотическое описание этих событий мы находим и у смертельно раненной происходящим, свалившимся как снег на голову горем Лины Ивановны. Но, как мы знаем и от Сергея Олеговича Прокофьева, и от журналиста Харви Закса, Лина не любила писать, а на эту тему и говорить. То, что мы можем прочесть по расшифрованным плёнкам, наговоренным ею, как помнится Святославу Сергеевичу, некоей старой интеллигентной женщине в Париже, это не повествование, а болезненные вскрики, вырывавшиеся у только что любимой Пташки, а теперь оскорблённой жены и матери.

Однако здравый смысл и свобода мысли ей не отказывают. Получается смешение чисто женских переживаний с наблюдениями и житейскими обобщениями, касающимися реалий жизни в СССР.

Сороковой год, по-видимому, становится поворотным во взаимоотношениях Миры Мендельсон и Сергея Прокофьева. Она вплотную начинает заниматься поисками либретто для новой оперы Прокофьева. Он доверяет ей как литератору, и это, конечно, более всего свидетельствует о силе его увлечения. Сам – блестящий автор блестящих либретто и искрящихся выдумкой и остроумием рассказов, он, конечно, в конце-концов делает всё сам, но «работа идёт». Самоуверенность и социальная заострённость мышления юного автора обескураживает. Цитирую по её записям: «Н. Волков обратил внимание Сергея Сергевича на „Бесприданницу“ Островского. Это одна из моих любимых пьес, но я не почувствовала её как оперный сюжет. Гораздо больше материала даёт по-моему „Гроза“ – „тёмное царство“, с одной стороны, Волга и Катерина – с другой.»

«Весной 1940 года коллектив Ленинградского театра имени Кирова приехал в Москву, и я с папой была в Большом театре на „Ромео и Джульетте“», – пишет Мира Александровна в своих воспоминаниях. Далее Мендельсон рассуждает об особенностях этого балета, а Лина Ивановна, как кажется, именно об этой премьере рассказывает: