XX век Лины Прокофьевой

«И учение „Christian Science“, – продолжает Сергей Олегович, – очень этому помогало, потому что с точки зрения этой науки все человеческие проблемы – это иллюзия, которая должна побеждаться силой мысли. В самые тёмные и трудные времена главным спасением для Прокофьева было его творчество, и даже когда в конце жизни он серьёзно заболел, и врачи пытались ограничить его творческую деятельность, он с этим согласиться не мог и продолжал работать даже перед лицом приближающейся смерти. При этом он органически не мог писать плохой музыки. Даже „официальные заказы“, которые он время от времени должен был исполнять, как и все художники, живущие при тоталитарном режиме, он выполнял в музыкальном отношении блестяще.

Жизнь в Советской России съела немало лет жизни Сергея Сергеевича. Он, конечно, должен был прожить лет на десять больше. Все преследования и ограничения, начиная с ждановского постановления, все эти безобразия, длившиеся до самой его смерти, сделали гениального композитора ещё одной жертвой советского режима. В последние годы он жил в основном на даче, и я думаю, что боялся ареста. Пока Сталин не умер, готовились ведь новые аресты, чистки.»

С. С. Прокофьев в 1948 году уже потерял своё задуманное природой богатырское здоровье. Мучили его головные боли, начинались мозговые явления. Кто был рядом?

Из родных рядом верноподданная Мира. Свободомыслящая Лина через месяц после постановления оказывается в тюрьме. «Отчаянно перетрусившая Мира» (по отзыву О. П. Ламм, племянницы и приёмной дочери П. А. Ламма) хоть и сочувствует «Серёже», но в общем-то стремится к «худому миру» и от страха (вполне, впрочем, объяснимого) даже заставляет Прокофьева совершить противоестественный для него поступок и написать в высшие инстанции письмо с извинениями за свою плохую музыку и обещаниями писать теперь хорошую. Как настоящий советский человек, она не могла без пиетета относиться к постановлениям, принятым самыми – самыми…

Среди знаменитостей, не знаменитостей, коллег и разного рода знакомцев едва ли найдётся дюжина таких, кто столь непоколебимо, на протяжении долгой жизни решительно не принимал бы большевистских преступлений, как Лина Ивановна. Могут возразить, что западного человека труднее обмануть, ввести в заблуждение, чем наших соотечественников. Ничуть не бывало. Надо ли приводить в пример ДЕСЯТКИ имён деятелей западной культуры с мировым именем, которые снисходительно, чуть ли не с сочувствием и одобрением относились к происходящему в «великом Советском Союзе». Лина Ивановна, привязавшись к России за проведённые там годы жизни, тем не менее, видела всё как оно было и ни разу не погрешила против своей совести.

Никто не знает, принесла бы она Прокофьеву большее облегчение, чем вошедшая в его жизнь Мира Мендельсон, но духовно, даже просто в силу того, что прошла с ним долгий жизненный и творческий путь, сама была музыкантом, с замиранием сердца слушала, как сочиняет муж, обожала этот процесс, знала всё о его вкусах и пристрастиях в музыке и искусстве, изначально была ближе к его душевному строю и больше всего дорожила его композиторскими достижениями. Неприкосновенность и недосягаемость творчества Прокофьева были для неё, совершенно свободного человека, святыней, высшим законом. Но Сергей Сергеевич оказался с Мирой Александровной, а Лина – в тюрьме и в лагере. Из лагеря (Абезь) 31 октября 1949 года она писала сыну:

«Святославчик, дорогой мой мальчик!

Вчера, наконец, получила твоё письмо от 15 октября, оно так полно волнующих новостей, что я дрожала, читая каждую строчку. Как я хотела бы быть с вами и переживать все ваши события.

Папина болезнь меня очень огорчила, правда, я это почему-то предчувствовала, часто видела его во сне, слышала его голос и т. д. – должно быть, он тоже меня вспоминал. Крепко его обними от меня, дай Бог, чтобы он вовремя успел дооркестровать „Каменный цветок“ для Большого театра, но только не переутомился бы, чтобы не было ухудшения, ведь пережитое им не шутка.»

До своего освобождения в 1956 году Лина Ивановна не знала о регистрации брака Сергея Сергеевича с Мирой Александровной.