XX век Лины Прокофьевой

Среди особенностей поведения и натуры Лины Ивановны при всей её природной женственности бросалась в глаза необыкновенная точность, чёткость и определённость во всём – в речах, в поведении, в желаниях, поступках, связанные со всем образом её жизни. Однажды С. Т. Рихтер сказал мне, что взгляд её был требовательным. Это, конечно, не звучит как однозначный комплимент, но со временем я уяснила, что и жизнь с Сергеем Сергеевичем Прокофьевым и собственная, насыщенная событиями, научили её точно знать, чем она занимается в данный момент. Прокофьев мог поручить и часто поручал ей крайне важные для него дела, и она без лишних вопросов справлялась с ними, равно как и с квартирными хлопотами, устройством детей в школу или в случае необходимости в больницу. Абсолютная чёткость поведения и поступков Прокофьева среди прочих, более важных особенностей его насыщенной ВСЕМ жизни очевидна для любого читателя его „Дневника“, но не меньше это бросается в глаза в его письмах, обращённых к Лине Ивановне. В разлуке он писал ей почти каждый день. И будь то описание нового города, репетиции, встречи с друзьями, делового разговора, вопросов, касающихся сыновей и т. д. – во всём этом решительно невозможно найти ни одного лишнего слова. Лина Ивановна оказалась под влиянием глубокой содержательности и насыщенности его жизни, испытала на себе влияние мужа, для которого главное всегда было главным, а второстепенное – второстепенным. Впрочем, если он писал о чём-то в данный момент, оно и было тогда главным. Писал он в высшей степени подробно, и, видимо, именно этот огромный запас того, что обязательно должно было быть высказано (всё важно!) привёл его к привычке обходиться без гласных.

ЛИНА ПРОКОФЬЕВА У НАС В ДОМЕ, В РУЗЕ, У СЕБЯ НА КУТУЗОВСКОМ ПРОСПЕКТЕ

Лина Ивановна, переступая порог нашей квартиры, без всяких усилий, самим своим появлением повышала самоощущение присутствующих.

„Выставочная“ внешность: всегда при параде, испанка, маленькая, всегда весёлая, очень подвижная, как заведённая, „не наша“, резко отличалась от всех остальных. Голос – высокий, с хрипотцой, говорила быстро и с напором» – такой запомнилась Лина Ивановна моей дочери Кате, тогда ещё девочке.

Сразу вспыхивали разговоры, с мамой, со мной. Мы горячо обсуждали все новости, общественные, музыкальные, театральные. Лина Ивановна щедро делила свою дружбу и расположение между мной и мамой, – ей всё было интересно: не только мамины, но и мои друзья, моя профессия – древние языки, – моя работа, дети. Мне жаль, что мой сын Саша родился за год до её отъезда в Европу, и память о ней, кроме моих рассказов, осталась лишь в красоте небесно-голубого костюмчика, который Лина Ивановна ему подарила.

Она любила расспрашивать меня об авторах, которых я переводила, о Цицероне и Ахилле Татии, очень заинтересовалась основами красноречия в изложении Квинтилиана. К моему удивлению, выпытывала у меня в подробностях те главы, над которыми я работала. Ей страшно нравились те чеканно звучащие по-латыни основы учения о красноречии, которыми люди часто пользуются, не подозревая о том, что они формализованы. Но и тонкость наблюдений Квинтилиана над языком восхищала её. Мы обсуждали многое, среди прочего и всё, что касалось её сыновей и внуков, но ни разу она не коснулась темы увлечения Серёжи (кто знал, может быть, занятия антропософией не приветствовались) и ни разу не назвала имени Миры. С увлечением и прекрасным чувством юмора она выспрашивала меня и маму обо всех композиторах – современниках, и, надо сказать, преувеличенная роль так называемых композиторов-песенников занимала её чрезвычайно.

Её интересовал образ мыслей моих сверстников, круг их интересов, животрепещущие проблемы нашей жизни. Что изучали в университете, какие там царили настроения после смерти Сталина, – она всё понимала. Про «север» молчала. И я лишь смутно слышала что-то о годах её пребывания в лагере. Не вдумывалась в её прошлое. Но она, может быть, этого и не хотела. Не то чтобы она навёрстывала ушедшие годы, – нет. Но прошлое осталось позади.

Она никогда не являлась в дом с пустыми руками, – всегда приносила что-то сулящее радость, всегда очень красивое, праздничное, – всегда сюрприз.

РУЗА

По приглашению мамы Лина Ивановна несколько раз приезжала к нам погостить в знаменитую Рузу, в Дом творчества композиторов, «композиторский рай» на берегу Москва – реки, где каждое лето жила моя мама в коттедже номер 4. (Эта подробность понятна только тем, кто там бывал: коттедж номер 4 стоял на скрещении всех дорог, все так или иначе проходили мимо, по дороге на речку или в столовую или на волейбольную площадку).