Yenkidu_A._Pochemu_Myi_Jivem_Tak_Malo

В начале 19 века почти одновременно родились, а в конце 19 века почти одновременно умерли два выдающихся ученых: Чарльз Дарвин в Великобритании и Джеймс Дана в США. Оба занимались минералогией, зоологией, ботаникой.

Научные интересы совпадают до мелочей! Дана как и Дарвин, изучал кораллы и коралловые острова. Как и у Дарвина, особенным интересом у него были ракообразные существа, о которых они оба писали научные работы. Почти совпадают даже даты двух различных морских экспедиций, в которых участвовали эти два человека. Американская Экспедиция Уилькиса (Wilkes), окончательно доказавшая существование Антарктики, и кругосветное плавание экспедиционного корабля королевского флота «Бигль». И вот два талантливых натуралиста на одном и том же материале делают два совершенно различных вывода. Джеймс Дана (James Dwight Dana) приходит к выводу, что в развитии всего животного мира есть общая закономерность, или идея развития. Т.е. эволюция всего живого идет по заранее заданному и необратимому вектору. Вектор развития головного мозга. Это явление Дана назвал цефализацией. Он понимал под этим приоритетное увеличение отношения массы головного мозга к массе тела животного и степень усложнения мозга в эволюционном времени. Из всех типов животных выше всего степень цефализации у позвоночных. Из позвоночных выше всего у птиц и млекопитающих. Из млекопитающих – у китообразных и обезьян, а максимальная – у человека.

Дарвин пришел к выводу, что в эволюции главной движущей силой является половой отбор, в основе которого лежит случай. Идея Дана была сразу же забыта, а гипотеза Дарвина была тут же абсолютизирована в теорию и растиражирована на весь мир. Теория естественного отбора, основанная на случайных мутациях, стала официальной точкой зрения мировой науки. Открыл заново Дановские представления об эволюции почти через сто лет В. И. Вернадский и поставил по научной значимости вровень с дарвинизмом.

Дана указал, – писал Вернадский, – что в ходе геологического времени, говоря современным языком, т. е. на протяжении двух миллиардов лет, по крайней мере, а, наверное, много больше, наблюдается (скачками) усовершенствование – рост – центральной нервной системы (мозга), начиная от ракообразных, на которых эмпирически и установил свой принцип Дана, и от моллюсков (головоногих), кончая человеком. Это явление и названо им цефализацией. Раз, достигнутый уровень мозга (центральной нервной системы) в достигнутой эволюции не идет уже вспять». Термин «цефализация» образован от латинизированной формы греческого слова «кефале» – «голова».

Вернадский считал: масса живого вещества ограничена точно так же, как ограничен масштаб самой планеты Земля. И при постоянстве массы качество жизни в планетарных процессах, непрерывно возрастает, за счет появления новых форм организации живых организмов, за счет извлечения ими все больших объемов информации, за счет все более совершенной переработки этой информации, передачи ее другим организмам.

Эти мысли он высказал в последней своей статье «Несколько слов о ноосфере». У Вернадского ноосфера («ноос» – по-гречески означает разум, дух) – качественно новое состояние биосферы, при котором разум человека становится частью всей планетарной системы и решающим фактором ее развития. Соответственно условия развития мозга человека зависят от состояния биосферы и наоборот.

По силе своего воздействия и по последствиям развитие жизни и создание биосферы оказало значительное влияние на эволюцию всей планеты, но и эволюция планеты оказывает влияние на эволюцию мозга. Человечество, по Вернадскому, с одной стороны, – геологическая сила, а с другой, – новое состояние биосферы и на определенном этапе она перестает развиваться стихийно, преобразуясь в ноосферу – разумную оболочку планеты. Такой большой организм с эволюционирующим разумом.

Вернадский реанимировал также понятие – психозойская эра. Время, в котором вектор опережающего развития мозга разворачивает картину «очеловечивания природы». Мозг становится главной точкой приложения эволюционных сил. И в нарастающем взлете эволюции случайность Дарвина дружно соседствует с целенаправленностью Дана.

Правда, у самого Дарвина отношение к случайным отклонениям развития было двойственным. Он писал: «Я до сих пор иногда говорил так, как будто изменения… были делом случая. Это, конечно, совершенно неверное выражение, но оно служит для показа нашего незнания причины каждого конкретного изменения».

Идя на компромисс, Дарвину приходилось говорить, что первичные изменения не направлены, а случайны. Дарвин надеялся на будущие поколения исследователей, которые, располагая большим фактическим материалом, смогли бы разобраться в природе законов направленности и случайности. До сих пор данная задача остается не решенной.