Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

В начале XX века пушной промысел был еще жив, и сибир­ские ссыльные, среди них будущие вожди революции, приня­ли в нем участие. Юный Лев Троцкий во время ссылки в Сибирь в 1900— 1902 годах «пару месяцев» работал на купца Якова Чер­ных, который в верхнеленских селениях обменивал у тунгусов меха на водку и ситец, а потом продавал меха в Москве. Буду­чи неграмотным, Черных получал миллионы рублей прибыли, и на него работали тысячи человек на огромных пространствах от Лены до Волги. «Диктатура его... была неоспоримой», — рас­сказывал Троцкий (1922); вспоминая о Черных с насмешкой, он намекал на то, что благодаря этому пушному олигарху понял некоторые особенности русской диктатуры, а заодно и поли­тэкономии. Троцкий вспоминал Черных в 1922 году в поучи­тельной полемике с Михаилом Покровским, учеником Ключев­ского, который претендовал на лидерство в советской исторической науке. Полемика была знаковой: народный ко­миссар военных и морских дел спорил с заместителем народ­ного комиссара просвещения. Оба соглашались, что истори­ческое развитие России было, по определению Троцкого, «неравномерным», но Покровский нападал на Троцкого за то, что тот не видел «связи фактов» и не объяснял «диалектически» крайности, присущие российской истории. На деле объясни­тельная схема Покровского состояла в систематической анало­гии между российской «неравномерностью» и европейским ко­лониализмом. Эта аналогия была, писал он со здоровой самоиронией, «одной из моих ересей». Противореча сам себе, Покровский писал, что Россия развивалась «по типу... колони­альной страны», хотя «форменной колонией Россия все-таки не была». Он с удовольствием цитировал заключительные гла­вы первого тома «Капитала», которые рассказывают, как по окончании Средних веков «колониальная система» играла «ре­шающую роль» в Европе, а «неведомый бог» колониализма «взо­шел на алтарь наряду со старыми божествами Европы» (Маркс

133

1983:697). Утверждая преемственность между Строгановыми и Черных, Покровский видел в них примеры российской «коло­ниальной системы» и так объяснял «комбинированное и нерав­номерное развитие» по Троцкому. В итоге Покровский задавал Троцкому замечательный вопрос:

«Колониальная система» была приложима только в стра­нах с жарким климатом и цветнокожим населением, или ее можно мыслить и в обстановке сибирской тайги, либо севернорусского болота? Необходимо ли для этого, чтобы по степям бегали страусы, по лесам бродили носороги, или же достаточно лисицы, соболя и горностая? ([1922] 1933: 145-147).

Перерабатывая наследие Ключевского, чтобы переписать российскую историю в марксистском ключе, Покровский лег­ко применял колониальные идиомы, но предпочитал ссылать­ся на Маркса, и о «колониальной системе» писал в уважитель­ных кавычках. Понимая значение пушного промысла для развития российской «колониальной системы», Покровский рекомендовал подчиненным ему советским учителям истории делать из его «ереси» педагогические выводы: «Дело преподава­теля, — пользуясь примерами из жизни колониальных стран, показать учащимся... признак[и] катастрофически быстрого развития капиталистической России» (1922).

По другую сторону океана импульс исследованиям российс­кой колониальной торговли дал американский ученый ФрэнкА Голдер. Родившийся в Одессе, Голдер начал карьеру в 1899 году с должности учителя английского языка на Аляске. В это время, через тридцать лет после ухода России с Аляски, местное насе­ление все еще предпочитало русский язык английскому: по слу­чаю Дня независимости США Голдеру пришлось держать речь на русском языке. Потом он изучал российскую историю в Гарвар­де, а в 1921 году принимал участие в работе АРА (Американской администрации помощи), которая пыталась помочь жертвам голода в Поволжье. Между этими занятиями Голдер написал ка-

134

питальный труд о российской экспансии в Тихом океане (Golder 1914). Основываясь на собственном опыте, он критически ана­лизировал пушной промысел и сибирских промышленников, которых все еще воспринимали как новых аргонавтов:

Сибиряки в XVII и XVIII веках были частью движения, в ко­тором были застигнуты... но от нас ожидают, что мы падем перед ними на колени и поклонимся этим героям. В сущ­ности, они были в лучшем случае весьма обычные люди, а многие — порочны и развращены... В каждом портовом или пограничном городе встречаются такие (цит. по: Lantzeff, Pierce 1973: 224).