You love me anyway (SORORATE) (СИ)

Сара мысленно обвела свою юную жизнь. Как год назад она поступила в Университет, рассчитывая охватить профессию. Она ещё не знала, что до выпуска она не дойдёт и сверкать дипломом с отличием она тоже никогда не будет. Там, в Университете, помимо всего прочего, ей предстояло приобщиться к искусству, музыке и живописи. Время летело быстро и замечательно. Студенческая среда разбавлялась концертами, театрами и выставками, а скучные лекции порой могли разразиться дебатами с юношами о высоком и крайне важном, порой очевидном.

Ходили в походы по лесам. Ночевали на перевалах. Пекли картошку в мундире и спорили, смеялись и спорили. Но что Саре юношеское невразумительное мнение, когда в Лондоне её ждёт давно уже сложившийся Алфи. У него и разговоры умнее, и споры с ней он не зачинает, потому что знает, исходя из опыта лет, что спорить с женщиной бесполезно. Промолчи — целее ваш союз и будет.

А сколько песен спели ей молодые люди под гитару, разрывая кроны лязгом струн? А Сара слушает и думает о своём Алфи, примеряет себе его фамилию и чувствует свободу. Он там, в своей рабочей зоне, думает, где же она, не снюхалась ли ещё с молодняком, не нарубила ли дров, и почти нервно кусает суставы пальцев. Сара знает, что он думает о ней, ревнует, но она свободна, ведь Алфи умеет отпускать, не привязывать к своей ноге на короткий поводок. Он дарил Саре свободу, получая глубокую преданность в ответ. Алфи распахивал перед ней весь мир, а её, паршивку, привечают холодные леса, а рядом — молодые заносчивые юнцы. Делай, что хочешь в сырой палатке, думай, что хочешь, говори, что хочешь! А Алфи ёрзай на месте и кори себя, что наивно отпустил маленькую пташку в общество голодных сов.

К семнадцати годам Сара уже познала мир мужчин в плане духовности и с диким желанием хватала всё новые и новые знания. Конечно же, её спутник, с которым она могла молчать и шутить, вести себя глупо или серьёзно, добивался иной близости, однако это не выглядело похабно. Значит, она и впрямь для Алфи была чем-то важным. Да и Алфи вел себя достойно, сдерживая страсть. Так почему же Саре не одарить покорного господина своим телом? И Сара одарила его, за остроумие и доброту. И день бежал за днём, месяц проплывал за месяцем, лета сменяли года.

***

К Джине наконец-то пришли слёзы, и она заплакала; её плач был шумным, задыхающимся, и Том обо всём догадывался, но прежде чем стрелять, он должен был выяснить в кого. Исследуя глазами комнату, он слушал рассказ Джины и едва заметно сдвигал в сторону ткань пледа, обнажая внутреннюю часть её бёдер. Ещё одним подтверждением стали синяки, следы чьих-то пальцев. Это было преднамеренное изнасилование.

— Ты знаешь, что это был за мужчина? Ты видела его раньше?

Джина закивала, вытягивая руку и указывая пальцем на обитое кожей кресло возле туалетного столика. На нём лежали панцирные часы с золотой цепью. Но Джина не заметила их, всё ещё отчётливо видя, как мужчина спрыгнул с кровати. Его нагота была мерзкой, его тело было средним для обычного мужчины и покрыто растительностью. Его тридцатилетняя мужественность расходилась с той, какая была у Майкла в его двадцать с небольшим.

Джина села на кровати в полном отчаянии, и её плечи дрожали, пока сердце колотилось где-то под ложечкой. Она уставилась на еврея так, как будто никогда раньше не видела мужчину, когда он опустился в кресло и, широко расставив ноги, потёр тёмную бороду.

— Твоему ублюдку понравилось кататься? — спросил он, и его голос разрезал стены комнаты. Джина недоверчиво покачала головой и почувствовала, как ребёнок внутри неё от отвращения впервые дал о себе знать лёгким колыханием там, где она берегла его.

На самом деле они оба знали, что еврей издевался над ней, наслаждался страхом, который она чувствовала.

— Ты забавная глупая шлюшка, Джина Грэй. Такая же, как и твой родственник — грёбаный Томас Шелби. Знай, что ты отдувалась за него в эту славную ночку.

Она увидела себя и затылок еврея в зеркале туалетного столика напротив кровати и поняла, что он наблюдал за собой всё это время, пока насиловал её.

***

Сара поправляла макияж перед зеркалом уборной в доме Тавы. Внутренности её переворачивались от мысли, что через десять минут отец заедет за ней и увезёт в церковь, заставившей её согнуться над раковиной и разрыдаться.

Возникший из-за спины голос показался ей чем-то тягомотным, отчего влага на ресницах высохла почти моментально.

— Ну что, ты теперь понимаешь-таки, как глупо будешь смотреться рядом с этим макаронником? — как ни в чём не бывало поинтересовался Алфи, обводя глазами уборную на предмет собственных часов, заставив Сару поднять глаза на зеркало и одарить мужчину мучительной ухмылкой. Она обернулась и вжалась в столик раковины, не стирая ухмылки. Сил возражать или спорить у неё не нашлось, да и смысла в этом тоже не было. Они с Алфи, кажется, искренне ненавидели друг друга после пламенной любви.