You raped my heart (СИ)

Сначала ему думается, что здесь что-то не то, что он спит или что-то попутал. Лоханулся. Но сознание его кристально ясное, чистое, как небо над Чикаго. А поломанное, разбитое тело перед ним вполне реально. Девчонка сидит, скрючившись на столе. Ноги ее обнажены. На смуглой коже кое-где виднеется кровь. Он видит ошметки ткани на полу. Кристина сложилась. Ее голова упирается в острые колени, ее чуть потряхивает, а эти дикие, воющие звуки исторгает ее горло. Длинные черные волосы прикрывают коленные косточки, но Эрику кажется, что он видит на них, обтянутых кожей, кровоподтеки и фиолетовые синяки. Джинсы и черный клочок материи — плавки, понимает он, — валяются рядом с кривыми ножками деревянного стола. Ее руки обхватывают склоненную голову, и он видит яркие синяки на тонких запястьях. Ему не надо видеть ее всю, чтобы понять, что девчонка практически обнажена.

Он стоит и просто смотрит, осознавая, что первый раз в жизни не знает, что делать. Ярость рождается в нем злющим зверем. Встает на лапы, отряхивается, щерится, топорща шерсть и скаля клыки. Эрик смотрит на Кристину и понимает, что лютое черное чувство топит его сознание. Такое злое, такое отвратительное. Он сатанеет с каждой секундой. Глаза его темнеют, полыхают страшным огнем. И Эрик сардонически кривит губы. Не нужно быть большим умником, чтобы понять, что здесь произошло.

Кристину кто-то изнасиловал.

Мужчина заходит в комнату и закрывает дверь. Громче, чем хотел, но в теле его клокочут эмоции, и контролировать их все труднее и труднее. Он страшно зол. Девчонка вздрагивает всем телом. Ее хрупкие плечи начинают трястись сильнее. Она с трудом отрывает голову от колен и поднимает к нему лицо. Эрик видит, как оно опухло, раскраснелось, как соленые дорожки слез расчертили ее кожу, струясь ветвями. У нее мелко дрожат губы и пальцы. И в глазах рождается страх.

Кристина его боится.

Эрик продолжает стоять и смотреть на нее. Обескураженный, борющийся с яростью в себе. Яростью за нее. Это сбивает его с толку еще больше. Необходимо оттаять, необходимо что-то сделать. Просто перестать смотреть так на нее, изучать ее цветное тело, покрытое разнообразными, страшными, болезненными рисунками. У нее большой синяк на щеке. Кулаки Эрика сжимаются.

Кто это мог сделать?

— Доигралась, — наконец, произносит он. — Дура. — Цедит он сквозь зубы. И голос его скрипуч, осуждающ. Кристина на столе сжимается как от удара. И он качает головой. Стягивает со своих плеч куртку и бросает ей. — Надевай. — Как тогда, в зале. Странно, что он это помнит. Странно, что это помнит она. Зато теперь оба понимают, что значит ощущение дежа вю.

Кожанка застревает в ее пальцах. Ломаных, дрожащих, трясущихся. Кристина сжимает ткань еще сильнее, но ничего не делает. Лишь снова упирается лбом в колени и начинает монотонно раскачиваться. Как китайский болванчик. Бездумно и страшно. У нее шок. Эта мысль доходит до сознания Эрика, и он сцепляет зубы. Подходит к ней, отчего девчонка вцепляется в его куртку так, что белеют костяшки пальцев.

Она тебя боится.

Мужчина выдергивает свою куртку из ее хлипкой хватки и набрасывает ей на плечи. Ткань скрывает синяки и разорванную майку. Девушка замирает, а потом перехватывает полы кожанки своими тонкими пальцами. Кажется, она благодарна. Но глаз на Эрика не поднимает. То ли боится, то ли стыдится, то ли все сразу.

Он упирается своими ладонями в стол по обе стороны от нее. Девушка начинает чаще дышать. Страшно. Ей страшно. Эрик смотрит на ее склоненную голову и думает о том, что он здесь делает и почему такая ярость ест все его нутро. И каким только чудом он ее еще контролирует?

— Кристина, — застывает, замирает, боится шелохнуться. — Не бойся, — и голос его звучит практически ласково. — Я помогу. — Эрику кажется, что он ударился обо что-то головой. Он никогда не хотел ей помогать. Все, что девчонка вызывала в нем — это вязкое, тягучее раздражение. Не более. Своим видом, манерой общения, вечным желанием во все совать свой нос. Теперь доигралась. Потом родилось еще желание, простая похоть. Но он бы никогда не стал делать того, что делает сейчас. И никак не мог объяснить себе это странное рвение помочь ей и расквасить рожу того, кто сделал с ней такое. Потому что это было слишком жестоко даже для самого Эрика.

— Вот поэтому я и ненавижу женщин, — бормочет он себе под нос, поднимая с пола ее джинсы. — Надеть сама сможешь?

— Ненавидишь? — Голос у нее ломаный, жутко хриплый, тихий и невероятно тонкий. Говорить ей трудно, потому что горло распухло от сильных рыданий.

— Да, Кристина, — говорит он. — Я ненавижу женщин, потому что вы — слабые, беспомощные и бесполезные создания. А я презираю любую слабость. — Но тон его звучит не зло, скорее обыденно и повседневно. — Одевайся. — И бросает ей джинсы. Она ловит их пальцами и снова замирает.