Я зажмурился и дернул трусы, освобождая свое пока небольшое, но уже напряженное, раздутое достоинство, и снова направил его пальцы:
– Не выходит у меня отвлечься. Покажи. Покажи, как рукой, Гэб!
– Джимми, я не должен… Нам нельзя этого делать. Послушай…
– Научи меня, помоги, ты видишь, мне плохо, мне страшно, покажи, как рукой…
И Гэб сдался. В ту минуту у него был только я. Я дарил ему свое тепло, я нуждался в помощи и защите, он совершенно не мог сопротивляться моему напору. Ему хватило нескольких неловких движений, чтобы я кончил в его ладонь, и это было сладко, куда слаще, чем держаться за руки: ощущать его прохладные пальцы на своем зудящем члене. И едва придя в себя, я попросил:
– Покажи еще раз, пожалуйста. Давай еще раз, Гэб!
Стыдно признать, но это я воспользовался ситуацией и совратил его. Именно я. А потом предал, проболтался и окунул во все это дерьмо. Он был старше и умнее, он понимал, чем это нам грозит. Он заклинал меня молчать, и я клялся, что буду молчать, только, Гэб, ну, пожалуйста, еще разик, всего один, здесь никто не увидит. И он мне подчинялся, ему выносило мозг, когда я его умолял. А еще когда я – я! – называл его «послушным мальчиком».
***
– Дальше дрочки руками у нас дело не пошло, – рассказал я за завтраком Йорку, – да в сущности, если подумать, в том возрасте мы и не могли позволить себе большего. Интуитивно мы понимали, что творим беззаконие, за которое автор сказки про Кентервильское привидение отсидел в тюрьме, а с героем, разгадавшим код Энигмы, и вовсе сделали что-то страшное. Мы знали, что нас тоже по головке не погладят. Гэб – он уже тогда был упертый парень, он сопротивлялся, как мог. Но он очень боялся потерять меня, как друга, поэтому смирялся с нехитрым дружеским сексом. Если подумать, он ведь всему меня учил, читать, уравнения решать, ну, вот еще и этому. Старший товарищ во всем. Такая ирония, Джей, он всегда хотел со мной дружить.
– Ты и вправду рано стартовал, если так, – проворчал Йорк. Мы, наконец, выбрались из моей одиночки и пили чай у него в кабинете. – Половое созревание в восемь лет, с ума сойти можно!
– Ну, это в генах. Отец был ранним, дед, говорят, тоже. Он в тринадцать лет вообще кого-то обрюхатил, стервец, это так бабушка Энн говорила и, знаешь, так зыркала на меня, точно и я был готов «брюхатить» всех подряд.
– Выходит, вас все же засекли, – Йорк ткнул пальцем в фотки. – Никто не увидит, никто не заметит… Дети малые. Мелкий наивняк! Но кому на тот момент все это было нужно, фотки, компромат? Удивительно!
– Да чему уж тут удивляться? Рядом с нами жила Анна Бьоркская. Не вовремя я все это затеял, вечно я все делаю не вовремя, прав Мак-Феникс. Впрочем, своим я сам разболтал.
– В смысле, сам? Зачем, дурная голова?
– Не выдержал, понимаешь? Отец так носился с тем, что Мери познакомилась с Гэбом, что затеял за каждым обедом на все лады повторять, как его девочка вырастет, похорошеет еще больше и совсем вскружит голову наследнику Бьорков. И станет принцессой, а Мери только смущенно хихикала, поддакивая отцу. Ну вот… Я сдуру и сорвался. Все им разъяснил, все расписал, в подробностях.
Я помолчал, глядя в окно. Йорк не комментировал, помешивая ложечкой чай, но я знал, о чем он думает. Об эффекте бабочки. О том, что мне приспичило делать это с моим другом, а он не смог отказать. О том, что я нарушил слово и все разболтал. И сам огреб, и Гэба подставил, и Мери в итоге погибла.
Мой отец не упустил свой шанс и хорошо нажился на Бьорках, торгуя честью и любовью сына. А старый добрый Рэй Диксон, мой учитель, мой второй отец, испытывал на мне непроверенные препараты и чуть не довел до безумия, лишь бы я забыл Гэба и отрекся от содомии.
И за это Гэб спросил с него по полной. За свою сломанную жизнь, за мою стертую память.
В отличие от меня, Курт быстро распутал клубок, связав воедино открытие клиники и даты получения денег. С этой минуты Рей Диксон был обречен, ну а то, что я сам привел Курта к учителю, стало перстом судьбы. Теперь приговор приведен в исполнение, Диксон потерял всякий вес в научном мире, был сломлен, опозорен и отошел от дел.
Злопамятная, мстительная тварь, вырвавшаяся из клетки внутри несчастного мальчика, избитого, изломанного, преданного единственным другом. Умиравшего в пустой пыльной спальне Марии Стюарт. Тварь нашла лазейку и выбралась, распахнув кожистые крылья. Тварь подменила собой Гэба, заперла его в той самой клетке, закрыла на сорок замков.
И это я с ним все сотворил, я его сделал таким. Убил в нем способность любить, совесть убил, сострадание, веру. Я, а не Сандра Тайлер.