Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Навпроти літньої сцени були довгі ряди лавок з нешироких соснових дощок, що їх поприбивали до вкопаних стовпчиків. Аби на меншій площі розсадити більше в’язнів, то ряд від ряду розмістили близькувато, що для людей трохи вищих за середній зріст створювало певні незручності. Ті потроху бурчали то на в’язнів, що самі ж і робили ці лавки, то на мента, який командував роботою. Та попри все, це було одне із зручних місць для зустрічей. Під дерев’яною сценою з невеликим дощатим навісом, що підносилася на півтора метра від землі, місце облюбували собі карні злочинці. За ними без суперечок визнали це місце, бо з політичних ніхто не хотів залазити під поміст. А карні організували собі там життя в позаробочий час. Там вони грали в карти, пили чефір і споживали якісь наркотики. Наркотиків як таких у зоні не було, то вони випрошували у санчастині якісь пігулки і з них щось собі варили. Одного разу вони взяли кров у найбільшого білого кота. Цей кіт був дуже спритний. Він лазив попід бараками і ловив мишей. Був гладкий, красивий, і всі його любили. Карні злочинці зловили його, витягнули кров і запустили собі у вени. Мабуть, не збиралися вбивати, бо ж відпустили живим. І кіт поповз по зоні. Задні лапи не працюють, і вся задня половина тіла лежить долі, а передніми ледь-ледь перебирає і повзе вперед. Морду трохи підніме, подивиться поперед себе, а погляд такий сумний-сумний, опустить голову і знову з останніх сил переставить передні лапи на кілька кроків вперед. Дмитро Гордійчук побачив муки кота, взяв на руки, підніс до барака, щоб чимось нагодувати. Кіт не хотів ні хліба, ні молока і невдовзі здох. Гордійчук ще з кількома нашими пішли до кримінальних, накричали на них і попередили, що поб’ють, якщо вони повторять таке кровопивство.

Одного ясного дня у кінці довгих лавок зібралася група молодих українців і гучно обговорювали наболіле. Ми з Віруном підійшли до гурту, хто так-сяк сидів на лавках, а хтось стояв. Один з наймолодших в’язнів, чи таки наймолодший — Петро Коваленко, розмахуючи руками, майже кричав: “Ви нічого не робите для продовження боротьби за демократію! Навіщо бралися, якщо не хочете її продовжувати? Що змінило вас? Чому ви стали такі пасивні? Менти поступово забрали у вас цивільний одяг і загнали в нікчемне зеківське лахміття, яке влітку соромно на себе вдягти, а взимку зовсім не гріє, посадили на ніщимну бурду, до магазину завозять, як на сміх, зубні щітки й зубний порошок і ніяких харчів. Підкидають по півкілограма цукру старим поліцаям за перевиконання норм виробітку та за допомогу ментам у стеженні за нами, а ви дивитеся на все це і мовчите! Соромно за вас! Необхідно негайно організовувати загальний страйк.”

— Що ти конкретно пропонуєш робити? — перебив його Борис Здоровець з Харкова.

— Загальний страйк!

— Як ти думаєш його організувати? — питає Полозок.

— Я ще й півроку не відбув у зоні, то не всіх людей знаю. Ви тут довше. Ви краще знаєте і в’язнів, і ментів, то ж маєте взятися за організацію, а я готовий бігати агітувати й допомагати.

— Ти хочеш кинутися в воду, не спитавши броду, — застеріг його Савченко.

— Для страйку, — втручаюся я в дискурс молодих, — завжди спочатку створювали страйковий комітет, що брався за вироблення вимог до влади та організовував людей.

Розгорілася палка дискусія. Вигукували навперебій:

— Важливо почати! — гарячкував Коваленко.

— Що почати? Ти кип’ятишся, не знати чого. Можеш, звісна річ, піти до кімнати чергового по зоні і плюнути лейтенанту чи старшині в пику, але від цього не зникнуть солдати з вартових веж і брама для виходу з зони не відчиниться, — доводив Струтинський.

— Як не знати, чого? Всі знають чого: менти затискають і затискають гайки, а ви, старі зеки, знай лиш між собою бурчите і ремствуєте, а на протест не відважуєтеся, — сперечався Коваленко.

— Та тут ми ніби всі готові до якоїсь акції протесту, але коли доходить до діла, то виявляється, що в одного скоро побачення, у другого скоро надійде право на пакунок, у третього ще щось і так виходить, що немає людей, які готові страйкувати, — розмірковував Площак.

— Між іншим, — зауважив Гайовий, — це зовсім не просто. Ось ми тутечки говоримо про якийсь страйк, а погляньте на себе — усі ми люди не першої величини в зоні серед українців. А є ж провідні постаті, від яких залежить справа, які вирішують у зоні…

Коваленко:

— Ну, то треба з ними побалакати і їх схилити.

— Розумієш, — знову втручаюся я, — старі зеки мають досвід. Вони уміють відчувати настрій всієї зони і настрій начальства. Вони знають, коли атмосфера так розжарилася, що на страйк піде весь чесний контингент, а коли на страйк піде тільки якась десята частина, то з такого страйку вийде пшик. Ясна річ, на пшик вони не підуть і інших не поведуть.

— Старі в’язні вже втомилися, то чого ж ми будемо на них орієнтуватися? — зауважив Коваленко.

— Ти так гучно кричиш про організацію страйку, а ти знаєш, що за самі ці розмови можна потрапити до буру? — запитав Гайовий.

Площак:

— Кричати по всій зоні не потрібно, але мусимо ж ми чинити опір загвинчуванню гайок.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное