Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

У Москві на пересилці нас тримали з тиждень, а потім відправили на Схід. Вивели зі “столипіна” на невеличкій мордовській станції Потьма. Земля суціль вкрита снігом. Небо сіре. Хмар немає, а якась висока безпросвітна сірість. Сонце пробивалося крізь цю густу пелену блідим сяйвом. І дарма що був полудень, ця пляма сонця, що нагадувала місяць, стояла дуже близько до горизонту. “Куди ж нас завезли, — подумалося, — що так низько сонце?”

— Узяти речі! — скомандував начальник конвою.

У оточенні солдатів і одного собаки ми пішли до невеличкої барачного типу пересильної в’язниці. До нас двох тут приєднали ще п’ятьох. У тюрмі нас обшукали з ніг до голови, розділили на дві групи й посадили до різних камер. Камера, в якій опинилися ми зі Струсом та ще з двома новими, була доволі простора (метрів З, 5 на 5) з одноповерховим дерев’яним помостом. У ній досі перебував один чоловік. Усі стіни камери були розцятковані кров’ю та розплющеними блощицями. Деякі блощиці давно висохли й відвалилися від стіни, полишивши круглі червоні плями з білою цяткою посередині. Деякі плями були густіші й не мали тих білих цяток. Сам вигляд плями вказував, давно чи недавно в’язень розчавив блощицю, була вона велика чи мала, встигла нассатися крови чи ще ні, коли злісний в’язенський палець наздогнав її і розплющив. Це вказувало й на те, що вже, либонь, років із п’ять камеру не білили.

У кутку стояла катаринка з товстої листової сталі. Давним-давно її не виносили і не споліскували хлоркою. Підіймався густий сморід застояних відходів, а коли відчиняли двері, і вітер шугав з коридору через камеру у вікно, то обдавав мешканців ще густішою хвилею смороду. Наш прихід перешкодив пожильцеві камери заварювати чефір. Коли мент замкнув двері, ми познайомилися.

— Іван. Іван Петров. З Барашевого, з третьої зони, — представився незнайомець. — Ви — політики. Я до політиків потрапив випадково. Раніше сидів у кримінальному за кражу. Украв у голови колгоспу автомобіль “Победа”.

Розповідаючи, він дістав з-під помосту закопчене алюмінієве горнятко на 400 грамів, поправив стару рукавицю, якою накрив був горнятко, дістав пасмо смужок газетного паперу, взяв одну, запалив і почав над катаринкою нагрівати чай. Дим і сажа із згорілого паперу здіймалися коромислом. Весь куток був чорний.

Іване, — запитую, — скільки чаю ви заложили в горнятко?

— Як скільки? Двадцятип’ятиграмову пачку. Тому й не повне горнятко води. Якби була п’ятдесятиграмова пачка, то і води було б повне горнятко, — відповів.

— Та це ж не чай, а дьоготь!

— Ну, ви — політики, на цьому не розумієтеся. Ви п’єте руденьку бурду, а ми п’ємо чефір. Справжній чефір! — виголосив він з гордістю і явною перевагою над політиками.

— Іване, розкажіть нам про Потьму, — звернувся до нього Павло.

— А що про неї розповідать! — знизав плечима Іван. Все ж продовжив розповідь.

Потьма була невеличким мордовським селом, а коли проклали залізницю з Москви до Ульяновська і Сизрані, Потьма стала маленькою станцією. А потім, у час Першої світової війни і особливо протягом наступного десятиріччя, Потьма перетворилася на вузлову станцію: від Потьмп проклали залізницю протяжністю понад 50 кілометрів у мордовські ліси, а обабіч залізниці заснували десятки концтаборів. На картах цієї залізниці немає. Вона таємна, як і всі ці концтабори. Колись ця величезна група концтаборів називалася Темниковськими — у місті Темникові знаходилося їхнє управління. В 1956–1958 роках це управління реорганізували. Утворили Яваське (менше), що вже належить до Зубово-Полянського району. Починаючи з 20-х років, уздовж цієї залізничної галузки розстріляно мільйони душ. Під кожним деревом тут труп…

— Мордвини, — що за народ? — питаю. — Ти також мордвин?

— Ні, — заперечив Іван, — я не мордвин, я руский. Мордвини живуть у тутешніх лісах, а я приїжджий. Ті, що далі від залізниці в глибині лісів, навіть не знають російської мови. Темні. А ці, що вздовж залізниці, навчалися російської мови і переважно служать в охороні концтаборів. А куди їм дітися? Їм і не дозволяють виїжджати звідси. Вони тут назавжди. Так само, як назавжди приписані уздовж залізниці без права виїзду ті, що розстрілювали контрреволюцію. Вони тут доживають.

— І багато їх таких? — поцікавився Павло.

— Та ні, їх залишилося живими зовсім мало. У кожному разі у них не дуже то й правди допитаєшся.

— А ти, Павле, у цих таборах не бував? — запитав я.

— Ні, не бував.

— У цікаву місцевість нас везуть?

— А що тут цікавого? Кожна зона обгороджена височенним парканом, за ним ні чорта не видно, а менти про політику бояться говорити з зеками.

Іван раз по раз переводив мову на те, як можна найлегше вкрасти автомобіль, або — про способи добування у зонах чаю для чефіру.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное