Он оставался в лаборатории три месяца, надеясь, что уровень радиации снаружи снизится, но тот не снижался. Тогда он начал серию экспедиций. Сначала коротких. Костюм прошел тщательную лабораторную проверку и защищал от всех мыслимых уровней радиации, но «в поле» никогда не использовался, поэтому мистер Лумис был очень осторожен. И не зря. Его первым желанием, например, было сесть в машину и поехать в Итаку, ближайший город. Но, прежде чем это сделать, он замерил уровень радиоактивности в салоне, взяв счетчик Гейгера из лаборатории. Оказалось, он был в
С тех пор он проверил сотни машин, и везде обнаружил то же самое – как он выразился, «слишком горячо». Даже мотоциклы были опасны. Велосипеды – не так сильно, но на них было слишком тяжело ездить в громоздком пластиковом костюме. Так что в итоге ему пришлось ходить пешком, возя припасы в чемодане-тележке, который он сделал сам из деталей велосипедов и большой легкой фанерной коробки, покрытой полиполаром.
Первую вылазку он сделал на запад, в Чикаго, где, как он знал, располагался подземный командный пост ВВС. Прикинув расстояние, которое можно пройти за день, он рассчитал по карте, сколько это займет времени и сколько еды ему потребуется. Он знал, что не найдет ничего съедобного по дороге; возможно, пригодные в пищу продукты окажутся в бомбоубежище, но полагаться на это не стоило.
База ВВС была, как полагается, окружена колючей проволокой, стенами, заборами, знаками «Стой», начинавшимися за милю до входа. И полностью разгромлена. Очевидно, военные, размещавшиеся в казармах на поверхности, пытались прорваться в укрытие, к ним присоединились местные жители, и в ход пошли гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Телами было усыпано все – снаружи и внутри. Он пытался спуститься в бомбоубежище на лифте, но тот не работал. Взяв из чемодана фонарик, мистер Лумис спустился по крутой аварийной лестнице в полную темноту, начинавшуюся через десять ступенек.
Сам командный пункт, на глубине девяноста ступенек, был в относительном порядке: большая овальная комната с картами на стенах, столами, телефонами и длинным рядом компьютеров. Три мертвых человека в форме сидели, обвиснув на стульях; рядом с каждым лежала заряженная винтовка. Их не застрелили. Они умерли, как предположил мистер Лумис, от удушья – воздух должен был поступать к ним из кислородных емкостей, и кто-то где-то в подземном лабиринте повредил накачивавшие его насосы.
В конечном счете, решил он, обстоятельства их смерти не имели такого уж большого значения. Ведь все подземные бомбоубежища – и это, и любое другое в мире – рассчитаны на ограниченное время пребывания: воздуха и воды в них запасено на три месяца, на шесть, на год, но дальше, предполагалось, на поверхности снова станет безопасно. Не стало.
Мистер Лумис рассказывал мне все это, и я видела, что ему было важно поведать свою историю, но видела и то, что он очень уставал. Закончив рассказ, который я только что записала, он потянулся к стакану на подносе с обедом, но тот был пуст. Я унесла поднос на кухню, наполнила стакан и, пока несла его в комнату, вспомнила еще одну вещь, которую хотела спросить.
Одно мгновение, после того как я задала свой вопрос, мне казалось, что болезнь начала одолевать его: глаза мужчины снова захлестнуло безумие, словно он наяву видел кошмарный сон. Рука, державшая стакан, разжалась, он выскользнул и со звоном упал на пол. От резкого звука больной встряхнулся, глаза прояснились, но глядели все так же безумно.
– Откуда ты знаешь про Эдварда?
– Когда я впервые подошла к вам в палатке, – объяснила я, – вы назвали меня Эдвардом. Что-то не так? Вам плохо?
Он расслабился.
– Это был шок, – выдохнул он. – Эдвард работал в лаборатории с доктором Килмером и мною. Но по-моему, я не упоминал его имени.
Я дала ему другой стакан и вытерла пол, где упал первый.
Семь
Прошло четыре дня.
В первый состояние мистера Лумиса оставалось примерно таким же. Я принесла градусник, и мы начали чертить график температуры. Утром около 99,5[5], днем дошло до 101[6], но вечером снова было 99,5. По его словам, это значит, что болезнь пока еще на «промежуточной» стадии.
Я предложила выпить аспирин, но он ответил, что это ничего не даст и лучше поберечь его: полдюжины пузырьков в магазине, вероятно, – единственный годный к употреблению аспирин, оставшийся в мире. Я так и не поняла, шутил ли он или говорил серьезно.
Работы у меня хватало. Теперь, когда в долине – в доме, был постоялец, я решила готовить что-нибудь поинтереснее, чем раньше. И чтобы больной набрался сил, пока ему не стало совсем плохо, и потому, что я на самом деле люблю готовить, просто раньше как-то глупо было стараться ради себя одной.