Z — значит Зомби

Заговор от мертвяков — читать на закате. В некоторых деревнях после похорон родня покойного сидит первые три ночи на могиле до первых петухов и читает тот же заговор: „Мать сыра земля! Уйми всяку гадину нечистую от лихого дела. Поглоти нечистую силу в бездну кипучую, в серу горючую“, — чтоб не встал он нежитью.

По поводу баб, рожавших младенцев от нежитей. Сам я таких не встречал никогда. Только слышал от других. Скорее всего, выдумка, а может, бабы стыдятся признаться или бояться соседей»…

Тут чернила в склянке закончились, и ведун с раздражением заметил, что перо только попусту царапает бумагу. Пришлось встать, чтоб достать с полки новый пузырек. Чернила он делал сам, используя в основном печную сажу. А вот бумага была настоящая. Сейчас он писал на оборотах платежек, которых в каждой избе накопились целые кипы. Платежки каким-то непостижимым образом продолжали приходить еще несколько лет после начала эпидемии, а деревенские — они хозяйственные, ничего не выбрасывают, вдруг да пригодится. А для дела отдать могут. Еще использовал Михаил Кузьмич чистые страницы из школьных учебников, которые собрал у себя со всей деревни. На чем будет писать, когда они закончатся, он себе голову не забивал. Может, он еще и не доживет до того.

Свои записи Михаил Кузьмич никак не упорядочивал. Просто записывал все, что считал полезным. Понадобится людям — разберутся. Сам-то он был городской и в незапамятные времена работал инженером. Но угораздило его в тот роковой год приехать в отпуск к деду в деревню. А уехать уже не смог. Поначалу страшно было. А потом, когда все понемногу успокоилось, — ни дорог не осталось, ни транспорта. И вообще Верхнесыжелье и еще несколько населенных пунктов, до которых сократился его нынешний мир, оказались позабыты нынешней цивилизацией.

Сказать, чтоб он об этом сильно жалел — так нет. Пока связь еще работала, ясно было, что смертность в городах гораздо выше, чем в сельской местности. А если б и выжил, хрен знает, что там сейчас творится с производством и нашел ли бы он работу по специальности.

Что до прочего — люди здесь как жили со своего хозяйства, так и нынче живут. Удобствий вроде газа и водопровода тут отродясь не было, хоть счета за них и приходили. И, выходит, хорошо, что не было, — печи и колодцы никуда не делись. Электричество, правда, раньше было, нынче сдохло, но мы люди не гордые, и при лучине посидим.

В дверь постучали, и женский голос позвал:

— Михайла Кузьмич, ты дома ли?

— Куда ж я денусь?

Вошла старостиха Гликерия, крепкая, дородная баба, в прошлом — медсестра в районной больничке.

— Забыл, что ли? Все уж собрались, тебя только ждут, без наузольника нарекать нельзя.

— Уж прости, Гликерия Львовна, сейчас приду.

У падчерицы Гликерии днями дите народилось. Старостиха сама его в бане приняла и обиходила, не забыла прежнюю науку. А как роженицу с дитем из бани в дом отвели, пришла пора имя нарекать. А без ведуна это никак невозможно.

Ведуном заезжий инженер стал не нарочно, и не по собственному желанию, и первое время пытался односельчанам об этом напомнить. Просто так получилось. Что-то дед рассказывал, что-то в книжках читал, а память была хорошая. И когда чума добралась до Верхнесыжелья (как раз и дед тогда помер), народ совсем со страху с ума сходил, Михаил и сказал, что не надо девок в жертву мертвякам в чащу водить, а вот дед говорил — под тем домом, где первая зараза случилась, зарыть козла, кота, пса и петуха. Не то чтоб он в это верил, а просто девчонку, которую в лес волокли, жалко стало (она, правда, все равно потом померла). Однако ж после того зараза пошла на убыль, а в деревне припомнили, что дед евонный что-то эдакое знал. Известно ведь, что ведун только тогда помрет, когда силу свою отдаст в наследство. Не сумев никого убедить, что нет у него силы, Михаил придумал единственное средство — стал собирать и записывать все, касаемое до нежитей и чумы, что слышал от бабок или захожих путников. Иногда помогало. Его непременно звали на свадьбы и поминки — гнать нечисть — и просили наузольники-обереги. Делался оберег так: трава чертополох, некоторые корешки, кости птичьи и зверьи и щепоть соли завязывались в узелок — оттого он и назывался наузольником, и над ним произносился заговор. Люди взрослые носили наузольник на шее или навязывали на руку, а младенцам вешали над люлькой. Оберег ведун приготовил заранее и, взяв его, вышел из дому.

Жил он один, хотя — грех жаловаться — приходили к нему бабы и ночь скоротать, и обиходить. Остаться же насовсем — боялись, ведун же. По-настоящему, как деревенские, Михаил хозяйство вести так и не научился, разве что огород развел. А прочее ему приносили — и яиц, и молока, и рыбы, а ежели кто на охоту ходил, и мяса перепадало. И на всех свадьбах и поминках ведуна угощали, сейчас вот тоже положено.