За безупречную службу

Эту «другую сторону» майор Малахов осветил вкратце, не слишком заостряя на ней внимание. У Юрия сложилось впечатление, что майору до смерти хотелось подробно развить тему того, что случается, когда не обладающий соответствующими навыками и не облеченный должными полномочиями гражданин лезет не в свое дело. Более того, Якушеву показалось, что именно за этим Малахов сюда и пришел. Но (опять же, как показалось Юрию) едва почувствовавшего прилив ораторского вдохновения майора остановили тяжелые, недобрые взгляды слушателей: справа — главного редактора местной газеты Чулюйкина, а слева — директора «Точмаша» Горчакова. Оратор попробовал смотреть прямо перед собой, но напротив него, на другой стороне могилы, стоял Якушев, и майор увял, скомкал речь и, промямлив: «Пусть земля ему будет пухом», — затерялся на заднем плане. На поминки он, естественно, не остался, о чем, кажется, никто не пожалел.

А Юрий, напротив, остался, поскольку чувствовал, что здорово задолжал близорукому нелепому человеку с обтерханным блокнотом в кармане чересчур широких для него шортов. Вернуть этот долг он уже не мог — счета корреспондента Харламова были закрыты раз и навсегда, и теперь следовало хотя бы выпить за упокой его бестолковой, неприкаянной души.

И Юрий выпил, причем очень основательно, чему немало способствовала собравшаяся за столом компания. Компания эта чуть ли не с первой минуты застолья заставила его остро сожалеть о неосмотрительности, с которой он принял предложение Горчакова. Сам Михаил Васильевич был мрачнее тучи и время от времени через весь стол бросал на примостившегося в уголке Якушева быстрые пытливые взгляды. Вид у него при этом был как у человека, пытающегося в уме решить сложную логическую задачку; Юрий знал ответ, но не горел желанием (да, коль уж на то пошло, и не имел права) делиться с директором «Точмаша» своими познаниями. Марина Горчакова тоже периодически на него поглядывала — совсем не так, как отец, с живой и вполне понятной, хотя и явно неуместной заинтересованностью. Ее авансы не находили в душе Юрия ни малейшего отклика, если не считать таковым глухое раздражение: нашла время и, главное, место!

Остальные были еще хуже. Особенно плохо стало после третьей рюмки. Со слезой в голосе расписывавшая превосходные человеческие качества своего бывшего бессменного квартиранта Егоровна начала путать его с покойным мужем. Коллеги Харламова, чья печаль под воздействием алкоголя испарилась быстро и практически бесследно, живо обменивались сплетнями. А их шеф, главный редактор, а по совместительству учредитель и директор издания господин Чулюйкин, твердо вознамерился взять у Юрия интервью, дабы подробно осветить на страницах своей газеты геройские будни майора Якушева — в частности, последний эпизод, имевший непосредственное отношение к городу Мокшанску. Юрий молча хлопал рюмку за рюмкой, но водка его почему-то не брала, а Чулюйкин все время возникал то справа, то слева, донимая своими дурацкими вопросами. В конце концов Юрий открытым текстом послал его к черту; ни с одним московским газетчиком этот номер не прошел бы, но Чулюйкин обиделся и отстал — по крайней мере, на время.

Егоровна уже прочувствованно, со слезой выводила «Лучину», и господа провинциальные журналисты довольно стройно ей подтягивали. Песня была, спора нет, хорошая, но у Юрия она вызывала далеко не самые приятные воспоминания. Почувствовав почти непреодолимое желание грохнуть кулаком по столу (по возможности так, чтобы он сломался или хотя бы перевернулся ко всем чертям) и популярно объяснить этим некрасивым, не шибко умным, дешево и безвкусно одетым, изуродованным нищетой и тем, что принято называть повседневной российской действительностью дядечкам и тетенькам, кем на самом деле был их коллега, и как, в связи с этим, следует вести себя на его поминках, он понял, что пора уходить. Вынув из кармана и держа на виду, как пропуск, пачку сигарет, он встал из-за стола и начал пробираться к выходу, благо тот находился совсем недалеко.

Тут и выяснилось, что набрался он основательно — если быть точным, перебрал, причем так, как не перебирал уже давненько. Едва не навернувшись с шаткого крылечка и в последний момент ухватившись за подгнивший резной столбик навеса, Юрий удержал равновесие и, вместо того чтобы, как собирался, отправиться в гостиницу, присел на ступеньку и закурил.