За безупречную службу

Вокруг сгущались мягкие синие сумерки. Они были по-летнему теплыми, но внутри них, как острый стилет в бархатных ножнах, уже угадывался промозглый холодок недалекой осени. На западе горела широкая, в четверть неба, полоса заката, неподвижно застывшие в той стороне облака напоминали остатки размазанной по медному блюду манной каши с черничным вареньем. Где-то требовательно мычала корова, и явственно ощущавшийся в тихом вечернем воздухе запах навоза отменно сочетался с этим буколическим звуком. В некошеной траве за покосившимся гнилым штакетником выводили свои переливчатые трели сверчки. Огород выходил на реку, и виднеющаяся сквозь щели в заборе тихая вода в черных травянистых берегах была похожа на струю расплавленного металла, вытекающего из доменной печи. «Догорай, гори, моя лучина, догорю с тобой и я», — выводили за спиной у Юрия пьяные голоса. Так уже было, и, наверное, поэтому его вдруг обступили тени прошлого — собрались тесным полукругом у покосившегося гнилого крылечка и стали молча смотреть, как он курит.

«Молоток, — нарушив молчание, похвалил его Баклан, — подрастешь — кувалдой станешь. Нет, в натуре, ножик ты в этого клоуна на балконе бросил нормально, прямо как я. Ну или почти как я».

«Довольно изящно, хотя и не без шероховатостей, — поддакнул ему своим ровным, шелестящим, как сухая трава на ветру, голосом застреленный в спину в далеком шикарном Монте-Карло инструктор спецназа ГРУ полковник Лыков. — Я сразу понял, Спец, что из вас со временем выйдет толк».

«Вечно у тебя все не как у людей. Одно слово — мандалай! — кашляя кровью, прохрипел с пассажирского сиденья джипа раненый Мандалай. — Хрен поймешь, за кого ты, а главное, за каким бесом оно тебе надо…»

«Козел, — высморкавшись в два пальца, поставил диагноз побитый трупными пятнами Сыч. Его правый глаз вытек, над левым зияла черная дыра входного отверстия, и Юрий хорошо помнил, чьих рук это дело. — Гамадрилом был, гамадрилом и остался. И помрешь, сука, все тем же гамадрилом. Такие бабки, и опять мимо кассы!..»

«Вечно ты во что-нибудь встрянешь, боец, — неодобрительно проворчал Ти-Рекс. Юрий понял, что сон наяву скоро кончится: если заговорили живые, значит, мертвым больше нечего сказать. А мертвых среди тех, кого он знал и помнил, уже давно было намного больше, чем живых. — Ну, да ничего, перемелется — мука будет. На войне всегда кого-то убивают — на то, брат, и война, чтоб ей ни дна, ни покрышки…»

«Жениться тебе надо, — авторитетно заявила Даша Быкова. — Сколько можно валять дурака? Неужели до сих пор не наигрался в войну? Я же тебя знаю, как облупленного, Юрка, ты же не такой!»

Юрий глубоко вдохнул горький табачный дым и совершил очередное убийство, шлепком ладони по щеке прервав звенящий на высокой ноте боевой клич атакующего комара.

«…за отличное выполнение важного правительственного задания и безупречную службу, — через головы присутствующих донесся откуда-то издалека глубокий оперный бас генерала Алексеева, — присвоить старшему лейтенанту Якушеву внеочередное звание майора…»

«Подарок от областного руководства, — вторя ему, произнес своим насквозь лживым голосом подполковник Сарайкин. — За безупречную службу».

— Я прошу прощения, — перебил подполковника директор «Точмаша» Горчаков. — Понимаю, сейчас не время и не место, но, с другой стороны… В общем, я хотел спросить: а как же папка?

— А я вам не господь Бог, — с вызовом проинформировал Юрий, не до конца понимая, с кем говорит — с реальным человеком или с комбинацией паров неусвоенного алкоголя, воспоминаний и накопившейся усталости. — Успокойтесь вы и отстаньте, наконец, от меня с этой папкой! Теперь это не ваша забота, у вас что — на заводе дел мало?

— Прощайте, — сказал Горчаков. — И спасибо за все.

Юрий не ответил. Директор «Точмаша» спустился с крыльца. Якушев услышал, как скрипят под его весом шаткие ступеньки, и собственным задом почувствовал их шевеление. Из этого следовало, что только что, сию минуту, он облаял не плод своего воображения, а живого человека. Ну и черт с ним! Ишь, умник выискался: папку ему подавай! А где ты был, когда за эту папку надо было драться? И где б ты, умник, очутился, если бы Сарайкину не вздумалось поиграть в ковбоя, и он очень своевременно не пристрелил бы командира рейдеров?

Юрий зажег еще одну сигарету и подумал: шутки шутками, но, в самом деле, папка-то где? Куда подевалась? Горчаков утверждает, что перед тем, как очутиться в нокауте, видел ее собственными глазами. А Сарайкин говорит, что вошел в коридор, когда рейдер готовился сделать контрольный выстрел Горчакову в голову, застрелил бандита, спас заложника и так далее, но никакой синей папки в глаза не видел.