За боем бой

– Господа, – растерялся капитан. – Вы же сами… Я же говорил от вашего имени…

– Идите вы… от нашего имени…

– Господа, в таком случае я тоже остаюсь! – оправдывался Боровский.

– Прошу тишины! – заговорил наконец Павлищев. – То, что сейчас произошло, – фарс, жалкий, недостойный русского офицера спектакль. Надеюсь, ничего подобного больше не повторится. Есть ли желающие покинуть полк до соединения с регулярной армией большевиков? Нет. Хорошо. Я иду к Блюхеру и говорю, что мы остаемся и нам полностью можно доверять. Согласны?

– Согласны!

Все разошлись. Боровский и я остались ждать возвращения Павлищева.

– Не пошли за мной офицерские массы, – покачал головой капитан. – Не трибун-с!

– Боровский, – ответил я вопросом на вопрос, – никак не могу понять вы всерьез живете или валяете дурака?!

– Ах, Владимирцев, душа моя, – Боровский закатил глаза, – если бы в конце концов не ждала нас впереди смерть – жизнь была бы очень забавной штукой. Смерть, к сожалению, все портит, но, может быть, и она какая-нибудь уморительная шутка, суть которой понимаешь только за секунду до того, как перестаешь дышать.

– Вы не пробовали сочинять стихи?

– Пробовал, пробовал, прапорщик. Могу даже прочитать. Вот послушайте плод тайных мук творчества:

Мои погоны золотые,

Как два октябрьские листа.

Ты все перенесешь, Россия,

Такие муки неспроста!

Сдержи, моя Отчизна, стоны,

Когда пытают на огне.

Еще погибнут миллионы

В братоубийственной войне.

Когда же варевом кипящим

Кровь схлынет, унося века,

Что мы на голом дне обрящем,

Никто не ведает пока…

До возвращения Павлищева мы больше не проронили ни слова.

Заговор

– Знаете, Енборисов, – раздраженно сказал Иван Каширин, – вы начальник штаба, вот и занимайтесь оперативной работой. Что вы долдоните: "Точисский, Точисский…" Я сам как-нибудь разберусь…

– Иван Дмитриевич! – обиженно возразил Енборисов и, сняв пенсне, как бы в сильном волнении принялся протирать платком стекла. – Если б я был военспец, зарабатывающий у большевиков на жизнь, я бы действительно занимался оперативной работой и не лез во всю эту мерзость…

– Вот и не лезьте…

– Нет, простите, товарищ главком, я не могу спокойно смотреть, как этот белорецкий наполеончик Точисский судорожно держится за свою мифическую власть, вносит раздор в единство. Сейчас такое время, что вся полнота исполнительной власти должна быть сосредоточена в одних руках – в ваших! Пусть Точисский и его люди занимаются снабжением, ремонтом оружия у них это неплохо получается, но пусть они не лезут в дела отряда.

– А в чем дело?

– А в том, что Точисскому не нравится та атмосфера товарищества и братства, которая воцарилась в нашем отряде после того, как вы стали главкомом. Господину Точисскому, видите ли, хочется вернуть старорежимные порядки, которые этот демагог называет "партийной дисциплиной".

– Все равно, Алексей Кириллович, надо было уладить миром: если мы сейчас сцепимся между собой – добра не будет.

– Товарищ главком! Вы меня неверно поняли: разве я говорю о каких-то междоусобицах? Нет, пусть Точисский сдаст нам оружие, деньги и укатывает к белякам, куда он, по-моему, давно уже собрался…

– Ну, это вы хватили…

– А вы послушайте, что люди говорят!

– И много у него денег?

– Сущие пустяки – пять миллионов!

– Хорошо. Давайте завтра соберем совместное совещание и решим все вопросы. А пока никаких действий, вы меня поняли?

Енборисов с пониманием кивнул головой и вышел из комнаты. Он шагал по городу, запруженному подводами, переполненному вооруженными людьми, приветливо кивая знакомым. Возле одного из палисадников начальник штаба застал двух подвыпивших казаков, которые, пошатываясь, загораживали дорогу испуганной работнице… Она пыталась пройти, но казаки хватали ее за руки и не пускали.

– Товарищ! – крикнула женщина, увидев незнакомого командира. Скажите им… Они…

– Я им могу приказать пролить кровь за мировую революцию! останавливаясь, насмешливо произнес Енборисов. – А приказать им пройти мимо такой очаровательной барышни – увольте! – и начальник штаба, подмигнув казакам, пошел прочь.

– Алексей Кириллович – наш человек!.. П-п-понимает он казацкую душу! – помахал в воздухе пальцем один из пьяных. – А ты, дрянь дутовская, не понимаешь… Несознательная ты баба…

Енборисов направлялся к штабу верхнеуральцев, который расположился в большом бревенчатом доме. Возле двери стоял пьяный часовой: если бы не винтовка, на которую он опирался, то непременно упал бы. В прокуренной комнате командир верхнеуральцев Пичугин бражничал с Зобовым и Каюковым, тоже занимавшими в отряде командирские должности.

Енборисов для приличия кивнул, а когда все замолчали, внятно проговорил:

– Завтра будет совещание в ревкоме. Точисский требует снятия многих командиров за разложение отрядов. Вашего снятия он тоже потребует.

– Что-о?! Да мы эту гниду…

– Попрошу не орать… Вы офицеры или пьяная матросня? Ты, Пичугин, завтра потребуешь ареста Точисского. Вы, – Енборисов повернулся к командирам Зобову и Каюкову, – будете кричать об измене и о пяти миллионах рублей. Больше ничего говорить не будете, понятно?

– Понятно.