За черным окном – море тюльпанов

Любить – это прежде всего отдавать.
Любить – значит чувства свои, как реку,
С весенней щедростью расплескать
На радость близкому человеку.
Любовь – это только глаза открыть
И сразу подумать еще с зарею:
Ну, чем бы порадовать, одарить
Того, кого любишь ты всей душою?!
Любовь – не сплошной фейерверк страстей,
Любовь – это верные в жизни руки.
Она не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.

Было удивительно: о любви мы с ней никогда не говорили. Тому, что происходило с нами, мы не успели дать какое-то название…

– Это Эдуард Асадов, – тихо сказала Валюша.

Она глубоко вздохнула:

– Вот и прошла наша ночка, дорогой… А теперь пора прощаться.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Хочу поблагодарить тебя за эту ночь и за то время, что мы были вместе. Больше мы встречаться не будем.

Голос ее дрогнул, и она замолчала. Потом, справившись с волнением, тихо добавила:

– Завтра утром мы с сыном уезжаем. Пока к маме на Волгу, а там видно будет.

Я молчал, не зная, что сказать, и лишь непроизвольно прижимал ее к себе все сильнее и сильнее, наверное, инстинктивно не желая отпускать. Понимал, что рано или поздно мы расстанемся, но не ожидал, что это произойдет так скоро и внезапно.

– Как сложится моя жизнь, – говорила Валя, – пока не знаю. Но после встречи с тобой поняла, что к старому возврата быть не может.

Она не спеша стала одевать меня, как будто сам я был беспомощным. На прощанье обняла и троекратно по-русски поцеловала:

– Прощай, Паша. Будь счастлив…

* * *

«…Прощай, дорогая и нежданная радость моя, – мысленно продолжал Павел неоконченный диалог, возвращаясь аэрофлотским самолетом домой. – Прощай, милый друг, Валечка Шишкина. Ты была моим приятным приключением, и я думал, что приключением все у нас и окончится. Но я ошибался. Оказалось, ты стала сильным ветром, который подул в мои поникшие паруса. Ты укрепила дух мой и приумножила силы мои. Спасибо тебе за то, что ты была в моей жизни!»

* * *

В родном городе уже лежал снег, и было морозно.

Дети ждали папу и подарки, и они их получили.

И Люба ждала. Ждала его.

Была радость возвращения. Радость, полная глубокого и неожиданного смысла, ненапрасного ожидания, радость, наполняющая тело энергией и верой в свои силы.

Он немного побаивался прихода ночи: вдруг что-то пойдет не так, как раньше, вдруг что-то изменилось в нем или в ней?

Он уже лежал в постели, когда она стала раздеваться, и, услышав знакомое: «Отвернись! Не смотри!», покорно отвернулся и тихо засмеялся: да, она была все такой же, его любимая, нежная Любанечка.

Родная.

Своя.

Впереди был еще целый месяц отпуска. Были вылазки всего семейства в лес на лыжах с костерком и шашлыками, было и приятное домашнее зимнее безделье с чтением книг, которые не успел прочитать раньше, были и веселые и непьяные гостевания у Лукашовых, и вечерние чаевничания у Кимовцев. Наведывался на работу – как же без нее? Там все шло нормально, по-накатанному.

Все нервные расстройства и дистония понемногу проходили.

Постепенно и события, которые были пережиты в Ялте, стали отодвигаться вглубь памяти.

Стихи Асадова мне никогда не нравились, но то, что читала женщина, ставшая близкой, время от времени всплывало в памяти:

Любовь не страшится ни черных дней,
Ни обольщений и ни разлуки.

Никогда я не пытался ее отыскать.