За черным соболем

- О чем ты пел? - спросил я, когда он отложил инструмент и замолчал.

- Как знаешь? - пожал он плечами.- Душа поет - слов не говорит.- Мы еще с ним посидели, помолчали, потом я спросил, не приходилось ли ему встречать соболей?

Старый охотник не торопился отвечать. Будто не слыша вопроса, он набил трубку, взял из печки пальцами уголек, прикурил и только тогда сказал:

- Однако на Зею ты зря пришел. Давно, когда молодой был, видел я след соболя на горе Унья-Бом, и то совсем маломало. Я там охотился. Гора там высокая и соболь черный, как головешка. Купец мне за него много денег давал, просил рассказать, где добыл такого, а я не сказал. Молодой был, о хорошей жизни мечтал, сам хотел всех соболей ловить. Глупый был, жениться собирался…- Батракин усмехнулся каким-то своим воспоминаниям.- С тех пор там много охотников побывало, может, и там теперь соболя нет. Не знаю… Искать надо. А на Зее всегда соболя мало было, зря искать будешь. Ты правильно говоришь - соболя можно разводить. У меня соболь живой долго жил, мясо с рук кушал, молоко оленье пил, меня совсем не боялся, привык. Всю зиму жил… Ищи хорошо, потом всех охотников спросить надо. Один человек не знает. Все люди знают…

Мне казалось, что я заснул только на мгновение, а Батракин уже тряс меня за плечо:

- Вставай, ехать надо, однако снег большой скоро придет, реку видно не будет, совсем не пройдем тогда!

Выглянув из палатки, я увидел низко нависшее над лесом тяжелое свинцовое небо, не предвещавшее ничего хорошего. Мы заторопились и, наскоро поев, отправились в путь.

На фоне заснеженных берегов вода казалась бездонной глубины, густой и черной и необыкновенно холодной. По ней плыли зеленоватые льдины и напитавшиеся водой комки снега, уже не таявшие в воде.

Бат быстро скользил по течению. Изредка из-под берега вылетали крохали, почему-то задержавшиеся с отлетом на юг, но я не решался стрелять. Уж очень стремительно несся наш бат, и птица могла отвлечь рулевого от его обязанностей.

Снег, которого мы ждали ночью, пошел в полдень. Он падал крупными и частыми хлопьями, и сразу стало плохо видно, что делается впереди. Вода загустела от снежной кашицы, снег облепил нашу одежду, вещи, лодку. Все стало белым, и только вода осталась по-прежнему черной. Временами обычный шум воды прерывал рев переката, который надвигался, нарастая, как гул приближающегося поезда.

Батракин напряженно всматривался в даль, намечая более безопасное направление; мы также замирали на своих местах, нервно сжимая в руках шесты на случай, если потребуется наша помощь. Послушный рулевому веслу, бат огибал торчащие из воды обледенелые камни, ловко проскакивал в узкие проходы среди беспорядочных древесных заломов, как-то даже чикнул бортом о корягу, и она, как ножом, срезала у лодки кусок борта. С ходу бат влетел в кипучую толчею волн, готовых в любой момент захлестнуть лодку; сердце у меня замирало от предчувствия беды. Однако в какую-то решающую секунду Батракин налегал на весло, и бат невредимо выносило на широкий и более спокойный плес.

К вечеру снегопад усилился, видимость стала совсем плохой. Впереди послышался рев нового переката. На этот раз гул нарастал с большой быстротой и достиг такой силы, что мне стало не по себе. Я невольно оглянулся на Батракина. Лицо старика было серьезно и тоже выражало тревогу. Заметив на себе мой взгляд, он кивнул мне головой и сказал:

- Ничего, однако удержим лодку, пройдем как-нибудь! - И он подал бат поближе к берегу, где течение было не таким бешеным, как на самой стремнине. Быстро замелькали мимо нас деревья, иные, подмытые водой, опрокинулись в реку. Напором воды с них обломало все ветви, и голые стволы таранили воду, то опускаясь в глубину, то поднимаясь на поверхность и тут же окутываясь бурунами. Вероятно, мы проплывали, вернее, проносились с бешеной скоростью над таким потопленным деревом, потому что наш бат неожиданно приподняло и он перевернулся. Мы не успели вскрикнуть, как нас завертело в ледяной воде, среди тонущих вещей и коряг. Опрокинутый бат исчез в пене водоворотов, на мгновение его острый нос показался над водой у залома, еще раз перевернулся и исчез.

Я вырос у моря и считал себя не без основания хорошим пловцом. Я мог часами держаться на воде и даже любил купаться в штормовую погоду, когда волны, поднимаясь, раскачивали меня, как на больших качелях. Но здесь была совсем другая обстановка: лютый холод сдавил мне грудь, перехватил дыхание. Самый сильный пловец был беспомощен в борьбе с течением, которое с неудержимой силой влекло за собой под бревна залома. Стоило попасть под него, руки только скользили бы по обледенелым сучьям, и…- поминай как звали! Меховая одежда помогла мне продержаться на воде, но винтовка, находившаяся за плечами, мешала движениям.