За черным соболем

Долго кружили мы по ночным нарыскам, прежде чем нашли совсем свежий след, по которому и устремились с твердым намерением настичь маленького хищника. Соболя привлекали все пустоты под снегом, он часто уходил под кроны стлаников, придавленных толщей снега. В россыпях он шел между камнями и, пробравшись лабиринтом пустот, снова выходил наружу. Так он искал пищух.

Зверек был очень быстрый, неутомимый и за ночь избегал большое расстояние. Не раз он уходил склоном почти в долину, заставляя нас то спускаться, то снова взбираться на сопку. Для него везде была дорога: и под снегом и между камней.

Потеряв след, собака начинала кружить и иногда находила новый след, но уже в полсотни метров дальше. Старания собаки избавляли нас от лишней беготни и к исходу дня мы добрались до убежища соболя, где он устроился на дневной отдых. Это была норка под корнями старой лиственицы. Убедившись, что выхода следа нигде поблизости нет, мы скинули мешки с усталых плеч.

- Попьем чайку, а потом начнем «выживать» хозяина из норы,- предложил Авдеев.

Вспыхнули тонкие сухие веточки, наломанные с елки вместе с висящими на них лишайниками, язычок пламени резво пробежал по ним, лизнул закопченное днище котелка, набитого снегом. Подкрепившись чаем, мы принялись за дело. Место, где спрятался зверек, обтянули тонкой сеткой - обметом, которую подвесили на воткнутых в снег колышках. Низ сетки притоптали ногами в снег так, чтобы зверек, выскочив, не юркнул под нее. Перескочить через сеть он тоже не мог, так как обычно не делал высоких прыжков, а старался уйти низом. В этот круг зашли мы с Авдеевым и завели собаку Кирьку. В кругу находились три дерева, стволы которых пришлось тщательно очистить от коры, чтобы соболь не заскочил на них и не ушел по ветвям, как белка.

На всякий случай мы приготовили и «рукавчик» - сетку, напоминающую устройством вершу для ловли рыбы; только колечки, на которых была она натянута, совсем маленькие, а вся длина ее достигала полутора метров. Ставят «рукавчики» у норы так, чтобы выскочивший зверек попадал в эту вершу, где его легче было схватить. Длинным прутом Авдеев начал исследовать нору. Собака нетерпеливо поскуливала и тоже лезла головой в нору, с шумом втягивала в себя воздух, показывая, что зверь находится здесь. Однако соболь не подавал никаких признаков жизни, и лишь когда Авдеев зажег кусочек березовой коры и сунул его в нору, там что-то зашуршало.

В одно мгновение соболь черной птицей вылетел из норы, и не успели мы опомниться, как он вскочил на дерево, но, не удержавшись на лишенном коры гладком стволе, спрыгнул и прыжками пустился наутек. Ударившись в сеть, он запутался в ней и тут же был схвачен собакой, которая единственная оказалась проворной и будто только ждала, чтобы зверек попал ей в зубы. Пока мы подбежали к лайке, соболь был уже мертв и лежал на снегу, оскалив маленькие, но острые, как шильца, белые зубки.

Кирька помахивал хвостом и умиленно смотрел на нас, будто спрашивая: «правильно ли я сделал?» Пришлось потрепать его по загривку и одобрить: «Молодец, Кирька!», хотя было бы куда приятней, если бы он держал в зубах живого зверька. Но тут приходилось считаться с азартом собаки, которой, пока мы раздумывали и приходили в себя от неожиданности, надо было успеть настичь проворного хищника. Не будь сетки, едва ли под силу это даже собаке. Может быть, поэтому собака играет такую важную роль на соболиной охоте - звероловы ценят ее наравне с коровой, лошадью и, не смущаясь, спрашивают за нее такую же, а то и большую цену. Ценят собаку-соболятницу за то, что ни на какого другого зверя она не обратит внимания, когда идет по соболиному следу.

Высокая цена собак-соболятниц не мешает хозяевам совершенно не обращать летом на них внимания, и собаки питаются чем придется. Вблизи эвенкийской деревни, где не встретишь ни птицы, ни мелкого зверя, собаки промышляют самостоятельно, убегая из деревни порой на километры.

С большим волнением взял я в руки маленькое пушистое тельце, только что бывшее полным стремительности, гибкости, силы. Даже мертвый соболь прекрасен в густой пушистой шубке темно-коричневого цвета, только чуть светлеющей к голове. Мех искрился. Редкие белые волоски в нем - «сединка», как говорят охотники,- создавали впечатление, будто волос пересыпан снежинками. Густой упругий волос на лапках зверя делал их толстыми. Среди волоса прятались белые острые коготки. В соболе едва было с килограмм весу, но мы были горды своим трофеем так, будто по крайней мере убили слона с драгоценными клыками. Мех был такой нежный, такой шелковистый, как лебяжий пух, которого почти не ощущаешь телом, и руки сами непроизвольно тянулись ласкать его. Поглаживая, я прижался к нему лицом, нежно дышал на него и никак не мог насмотреться на переливчатую игру, волнами пробегающую по шкурке.

Соболь! Черная жемчужина суровой сибирской тайги? Даже не верилось, что в местах с такими злыми морозами, где лишь сеноставкам удается собирать себе корм по травинкам, может жить такая прелесть!