За чертой

А «Дима» меня отыскал сам. Летом, когда засады на нас устраивались чаще и чаще, ко мне подъехала «контора». «Дима» был уже без татуировки, и звали его по-другому… Он достал и развернул подробную карту.

– Знаешь, чей это дом? – остановив карандаш, спросил он.

– Бесхозный. Пустой, заброшенный дом…

– Я так и знал… Отсюда хорошо видно ваш переход… По спутнику засекли звонки…

– Я сопровожу вас к этому дому, – говорю «Диме».

– Нет! – строго воскликнул тот. – И вообще, нас у тебя не было, и ты нас не знаешь…

Только тогда я и понял, что в тот первый свой переход не я вёл людей, а именно он, «случайно прибившийся» к казачьей ватаге. Вёл и опекал до поры. И «музыка» его мне стала понятной.

Жека, Кудин, Носач и другие…

У моего друга Кудинова было древнее имя Влас. Назвали его по деду, известному в наших краях атаману. Влас – имя взрослое, а называть Кудинова Власиком, ни у кого язык не поворачивался, поэтому все его звали просто Кудином. С этим так свыклись, что по-другому уже и не мыслили. Даже его мать, тётка Полина, с этим смирилась и вслед за нами называла своего Власа Кудином.

В передней, самой большой, комнате, которую тётка Полина называла «зала», в левом восточном углу висела большая икона Спасителя. Там в праздничные дни всегда засвечивалась лампадка. В сумерках её свет нежно трепетал на Лике Христа. На стене, в потемневшей от времени рамке, портрет атамана Власа. Папаха сбита набекрень, твёрдый, проницательный холодный взор, но в то же время в губах шевелится едва уловимая усмешка. «Это, верно, он усмехается, глядючи на нас», – догадывался я.

– Как, похож? – вздёрнув нос, и взглядом указывая на портрет, спрашивает младший Кудин.

– Не-а… – качаю я головой.

Кудин достаёт дедовскую папаху, пытается, как и он, сбить её набекрень, но голова вместе с ушами утопает в ней.

– А так? – спрашивает он.

– Не-а… – честно говорю я.

Озираясь, чтоб не видел отец, Кудин лезет в святая святых – древний сундук. С минуту разгребает в нём старые вещи и наконец достаёт со дна дедовскую шашку. Затаив дыхание, вынимаем её из ножен. Заворожённо смотрим на тускло поблёскивающую сталь. Но его отец – дядька Митька Кудин, тут как тут. Недолго раздумывая, отвешивает подзатыльники.

– Без дела не вынимай, без славы – не вкладывай! – с назиданием говорит он.

– Мы казаки! – протестуя, вопим мы.

– Кизяки… – передразнивает дядька Митька. – Деды были казаки! Мы – сыны казачьи! А вы – хвосты собачьи…

Отца Кудина, Митрия Власыча, знали в хуторе как большого шутника. Правда, шуточки его были с подвохом, и хотя об этом все помнили, всё равно попадались. Как-то под Пасху очень захотелось Митрию выпить. Полина до праздника всё попрятала, а купить в сельповской лавке, где работает соседка Зойка, – денег нет.

«Ладно, попробую упросить…» – думает Митрий, и идёт к Зойке.

– Выручай, Зоя, гости пришли – на стол нечего поставить, – на ходу придумывает причину.

– Что ж, Полина ещё бражку не перегнала?

– Так закисла бражка, пропала… У тебя «Солнцедар» есть?

– Есть.

– Дай мне «огнетушитель».

«Огнетушителем» Митрий называл восемьсотграммовую бутылку.

– Деньги есть?

– За деньги, Зоя, и дурак купит… Ты мне «под тады» дай.

– Под какое ещё «тады»?

– Ну, как деньги заведутся, «тады» и отдам.

– Вот заведутся, «тады» и приходи, – убирая под прилавок бутылку, говорит Зойка. – Тут и без тебя в такой убыток попала, что не рассчитаться…

– Что за убыток?

– Бочка кильки пропала… Сами просроченную привезли, а виновата я. Сказали, не распродам – весь убыток с меня…

– Так-так-так… – почёсывает затылок Митрий. – А если я пособлю распродать?

– Да кому она надо! Воняет, к бочке не подойти…

– Ну а всё-таки, если?..

– Два «огнетушителя» без всяких «тады» подарю, – смеётся Зойка, не веря в свою удачу.

А Митрий идёт сразу к стойлу, где хуторские бабы собираются на обеденную дойку.

– Девки, займить мене сотню, пока у меня в магазине товар не перехватили, – обращается ко всем сразу.

– Ого, губу раскатал – «сотню»…

– Так я через два дня сто десять отдам!

– Ого! А что за товар ценный?

– Бочку кильки нужно забрать.

– Тю на тебя! Ты чи сказился… Она ж уже ржавая – в рот не возьмёшь… Да ещё бочку…

– Для меня – самое то… Вы ж телевизор не глядите, – там агрономы такие дела открыли…

– Какие дела?

– Какие… Вам скажи…

– Не скажешь – не займём!

– Ладно, чего там… Всё равно завтра сами узнаете… Картошку когда сажаешь, в каждую лунку нужно по две кильки кидать, и чтоб килька была не дюже свежая…

– Это ещё зачем?

– Вот же дурные бабы! В ней же все минералы! Там тебе и фосфор, и железо, и чёрт знает что… Картошка потом так прёт, что выше подсолнухов!

– А тебе зачем стоко? У тебя что, гектары картошки?

– Так завтра все кинутся в сельпо за килькой, а она вся у меня! И на посадку хватит, и деньги верну, ещё и сверх наварю. Монополия… Ну так что, займёте денег?

Денег никто не занял, зато через полчаса в сельпо была уже давка.

– Зоя, а ты себе хоть успела откласть? – спрашивают бабы.

– Нашто мне её откладывать?.. – грубо отвечает та.

«Значит, отложила, – понимают бабы. – И небось немало… Своя рука – владыка. Кто ей помешает…»